гарантией британских займов, а Европа играла на ценах; хищнические действия экспортеров наносили серьезный урон: то, что природа копила на островах тысячелетиями, распродавалось за считаные годы. Тем временем, как отмечает Бермудес, на селитряных равнинах рабочие выживали в «жалких хижинах, высотой едва ли больше человеческого роста, сложенных из камней, селитряных обломков и грязи, где целые семьи ютились в одном загоне».
Эксплуатация месторождений селитры быстро распространилась на боливийскую провинцию Антофагаста, хотя бизнес был не боливийским, а перуанским и даже скорее чилийским. Когда правительство Боливии попыталось ввести налог на селитряные предприятия, работающие на ее территории, батальоны чилийской армии вторглись в провинцию и больше ее не покидали. До этого пустыня служила буферной зоной для скрытых конфликтов между Чили, Перу и Боливией. Селитра спровоцировала войну. Вторая Тихоокеанская война разразилась в 1879 году и длилась до 1883 года[85]. Чилийские вооруженные силы, которые уже в 1879 году оккупировали перуанские порты в районе селитряных месторождений – Патильос, Икике, Писагуа, Хунин, – в итоге победоносно вошли в Лиму, а на следующий день капитулировала крепость Кальяо. Поражение привело к утрате территорий и экономическому истощению Перу. Национальная экономика потеряла свои два главных ресурса, производительные силы были парализованы, валюта обесценилась, доступ к международным кредитам был закрыт [16]. Коллапс, как указывал Мариатеги, не стер прошлого: структура колониальной экономики осталась непоколебимой, хотя и лишилась своих источников поддержки. Боливия, в свою очередь, даже не осознавала, что она потеряла в этой войне: самая крупная в мире медная шахта Чукикамата находится как раз в провинции Антофагаста, теперь принадлежащей Чили. Но что же победители?
В 1880 году на селитру и йод приходилось 5 % доходов чилийского государства; десять лет спустя более половины налоговых поступлений обеспечивал экспорт селитры с завоеванных территорий. За этот же период английские инвестиции в Чили увеличились более чем втрое: регион селитры превратился в британскую факторию [17]. Англичане захватили селитряные месторождения с минимальными затратами. Правительство Перу экспроприировало селитряные компании в 1875 году, выплатив за них облигации. Однако война обесценила эти бумаги до одной десятой их первоначальной стоимости всего за пять лет. Ситуацией воспользовались предприимчивые авантюристы, например Джон Томас Норт и его партнер Роберт Харви. Пока чилийцы, перуанцы и боливийцы осыпали друг друга пулями на поле боя, англичане скупали облигации, легко получая кредиты от Банка Вальпараисо и других чилийских банков. Солдаты воевали за них, сами того не подозревая. Чилийское правительство незамедлительно вознаградило жертвы, принесенные Нортом, Харви, Инглисом, Джеймсом, Бушем, Робертсоном и другими трудолюбивыми бизнесменами. В 1881 году оно постановило вернуть селитряные предприятия их законным владельцам, к тому времени половина облигаций уже оказалась в руках хитроумных британских спекулянтов. Финансируя этот захват, Англии не пришлось потратить ни единого пенни.
В начале 1890-х годов Чили направляла три четверти своего экспорта в Англию и получала оттуда почти половину импорта; ее торговая зависимость в то время была даже выше, чем у Индии. В результате войны Чили получила мировую монополию на природные нитраты, но королем селитры был Джон Томас Норт. Одна из его компаний, Ливерпульская нитратная компания, выплачивала дивиденды в размере 40 %. В 1866 году этот никому не известный англичанин высадился в порту Вальпараисо всего с десятью фунтами стерлингов в кармане старого пыльного костюма; 30 лет спустя за столом его лондонского особняка пировали принцы и герцоги, виднейшие политики и крупные промышленники. Норт придумал себе полковничий титул и, как подобает джентльмену его ранга, вступил в консервативную партию и масонскую ложу графства Кент. Экстравагантные вечеринки, которые устраивал Норт, танцуя на них в костюме Генриха VIII, посещали лорд Дорчестер, лорд Рэндольф Черчилль и маркиз Стокполь [18]. Тем временем в его далеком «селитряном королевстве» чилийские рабочие не знали отдыха даже по воскресеньям, работали по 16 часов в сутки и получали зарплату жетонами, которые теряли около половины своей стоимости в лавках, принадлежащих компании.
Между 1886 и 1890 годами, когда президентом был Хосе Мануэль Бальмаседа, чилийское государство, как отмечает историк и член Коммунистической партии Чили Эрнан Рамирес Некочеа, реализовало «самые амбициозные планы прогресса за всю свою историю». Бальмаседа способствовал развитию некоторых отраслей промышленности, осуществил важное общественное строительство, обновил систему образования, предпринял меры для разрушения монополии британской железнодорожной компании в Тарапака и заключил с Германией договор на получение первого и единственного за XIX век кредита, первый и последний раз обратившись за финансами не к Англии. В 1888 году он объявил о необходимости национализации селитряных районов путем создания чилийских компаний и отказался продавать принадлежащие государству селитряные земли англичанам. Три года спустя разразилась гражданская война. Норт и его коллеги щедро финансировали повстанцев, а британские военные корабли блокировали чилийское побережье [19]. Тем временем лондонская пресса громила Бальмаседу, называя его «диктатором худшего рода» и «мясником». Потерпев поражение, Бальмаседа покончил с собой. Посол Англии сообщил в Министерстве иностранных дел: «Британская община не скрывает своего удовлетворения падением Бальмаседы, так как его победа, как полагают, нанесла бы серьезный ущерб британским коммерческим интересам». Вскоре государственные инвестиции в дороги, железнодорожное дело, освоение новых земель, образование и общественные работы сократились, тогда как британские компании расширили свои владения.
Накануне Первой мировой войны две трети национального дохода Чили поступали от экспорта селитры, но селитряные пампасы были более обширными и более чуждыми, чем когда-либо. Процветание не способствовало развитию и диверсификации экономики страны, а, напротив, усилило ее структурные деформации. Чили функционировала как придаток британской экономики: важнейший поставщик удобрений на европейский рынок не имел права на самостоятельную жизнь. А потом немецкий химик, не выходя из лаборатории, победил генералов, которые одержали победу годы назад на полях сражений. Совершенствование процесса Габера – Боша[86] по производству нитратов путем фиксации азота из воздуха навсегда вытеснило селитру с мирового рынка и привело чилийскую экономику к краху. Селитровый кризис стал кризисом Чили, глубокой раной, ведь страна жила за счет селитры и ради селитры, а селитра находилась в руках иностранцев.
В засушливой пустыне Тамаругаль, где от блеска земли болят глаза, я был свидетелем запустения Тарапаки. В эпоху расцвета здесь работали 120 селитряных предприятий, а теперь осталось лишь одно. В пампе нет влажности и нет жучков-вредителей, так что на продажу пошли не только машины, превратившиеся в металлолом, но и доски из лучшей орегонской сосны, оцинкованные листы, а также уцелевшие болты и гвозди. Появились рабочие, специализирующиеся на разборке городов: только они смогли найти работу на этих опустошенных или заброшенных землях. Я видел руины и ямы, города-призраки, мертвые железнодорожные пути Nitrate Railways, молчаливые телеграфные
