голубыми глазами и выпирающими – хоть считай: раз, два, три – ребрами. Он быстро скинул с себя дешевый твидовый костюм, а затем помог снять платье женщине, бывшей явно старше него. Эйнар еще ни разу не видел чужого возбужденного члена, воинственно торчащего вверх, точно копье на первых дюймах своей траектории. Член юноши, дурацкий, с красной головкой, выглядел нелепым и злым. Женщина с легкостью приняла его в себя и в этот момент, кажется, прониклась благодарностью. Пара дергалась на полу затемненной полукруглой комнатки, в то время как, прижатые к стеклу, в окошках белели лица мужчин, по возрасту годившихся юноше в деды. Он быстро кончил, крутой дугой спустив семя на искаженное лицо партнерши, после встал, поклонился и вышел, держа скомканный костюм под мышкой. Эйнар опустил глаза и увидел на собственных штанах пятно, отдающее солоноватым запахом, как если бы на ткань пролилась из чашки морская вода. И тогда он понял, хотя, возможно, знал это всегда: он хочет, чтобы юноша сделал то же самое с Лили. Чтобы он целовал ее перед тем, как его грудь жарко вспыхнет, а губы изогнутся от наслаждения.
Потом Эйнар обнаружил, что сидит на скамейке на площади Вогезов. Он распахнул куртку, чтобы просушить на солнце штаны, которые он оттер в умывальнике мадам Жасмин-Карто. Ребятня плескалась в фонтане и катала по гравийным дорожкам обручи, одна девочка запускала бумажного змея в форме летучей мыши. Гувернантки-итальянки громко тараторили над составленными в кружок детскими колясками. Эйнар отвернулся от них, стесняясь пятна. С утра солнце пригревало над прудом, но сейчас небо то и дело затягивали полоски облаков, отчего в парке все внезапно делалось серым, а дети словно бы превращались в картонные силуэты. Штаны никак не хотели сохнуть. Глядя на влажную шерстяную ткань, Эйнар вспоминал собак с фермы в Синем Зубе, возвращавшихся домой после дневной охоты на лягушек. Их мокрая шерсть покрывалась твердой коркой и еще долго воняла псиной.
Маленькая девочка, запускавшая змея, вскрикнула: леска вырвалась из ее руки, и змей, кувыркаясь, начал падать. Девчушка следила за его движением, ведя пальцем по небу, а потом побежала, и бант в волосах, подпрыгивая, хлопал ее по ушам. Гувернантка криком приказала ей остановиться. Итальянское лицо бонны покраснело и исказилось гневом. Она велела девочке, которую звали Мартиной, подойти к коляске. Змей стремительно летел вниз, его черные бумажные крылья, скрепленные рамкой, трепетали. В конце концов он рухнул на землю у ног Эйнара.
Гувернантка, шипя от злости, схватила покореженный змей изящной ручкой, стиснула запястье Мартины и, прижимая ее к себе, потащила туда, где стояла коляска. Другие гувернантки сбились в кучку под кронами деревьев, их коляски стояли голова к голове. Когда Мартина и ее бонна присоединились к остальным, женщины опасливо покосились на Эйнара, после чего всей толпой удалились, толкая перед собой жалобно поскрипывающие коляски.
В эту самую минуту Эйнар осознал: что-то должно измениться. Он – мужчина в общественном парке, которого испугались гувернантки. У него на штанах подозрительные пятна.
Шел май тысяча девятьсот двадцать девятого. Эйнар дал себе год. Солнце снова спряталось за тучами, в парке потемнело. Густая зеленая листва на деревьях мелко дрожала, словно от холода. Порыв ветра опять толкнул струю воды в фонтане вбок и разбрызгал капли по гравию. Если ровно через год Лили и Эйнар не разберутся между собой, Эйнар придет в этот парк и убьет себя.
При этой мысли он расправил плечи. Выносить хаос собственной жизни больше не было сил. Со времен жизни в Америке у Греты сохранился посеребренный пистолет, который она едва ли не с детских лет носила за подвязкой чулка. Эйнар вернется в парк с пистолетом и под покровом майской ночи приставит его к виску.
Услышав быстрый топоток приближающихся шагов, он поднял глаза. Это оказалась Мартина в своем желтом платьице-сарафане. Ее лицо одновременно выражало испуг и радостное возбуждение. Она остановилась, затем осторожно подобралась ближе, вытянув пухлую ручку. Между ней и Эйнаром лежал хвост змея, косичка разноцветных лоскутков на веревке. Мартина намеревалась его забрать, и по робкой улыбке, пробившейся сквозь хмурую гримаску, Эйнар понял, что она не прочь подружиться. Девочка подняла с земли хвост своего змея и засмеялась, отчего ее милое личико засияло золотом. Когда она сделала книксен и сказала: «Merci»[39], все, что Эйнар знал о себе, слилось воедино: бабушкин фартук, завязанный у него на поясе; его лицо в юных ладонях Греты; Лили в горчично-желтых туфлях в гостиной Вдовьего дома; Лили сегодня утром в купальне. Эйнар и Лили были одним целым, однако пришла пора их разделить. У него в запасе год.
– Мартина! Мартина! – звала гувернантка. Мартинины туфельки с пряжками зашуршали по гравию. Год, сказал себе Эйнар. Напоследок Мартина оглянулась, чирикнула через плечо: «Merci!» – и помахала рукой, а Эйнар с Лили помахали ей в ответ.
Глава четырнадцатая
На четвертом году жизни в Париже Грета трудилась с небывалым рвением. По утрам, пока Лили ходила по рынку или плавала в бассейне, она рисовала иллюстрации для журналов. Редактор «Парижской жизни» звонил ей почти каждую неделю и с истерическими нотками в голосе просил срочно сделать рекламную картинку к грядущей постановке «Кармен» или рисунок для статьи о выставке костей динозавров в Гран-Пале[40]. В сущности, браться за эту работу было не обязательно, говорила себе Грета. Ее имя появлялось в журналах уже несколько лет, но редактор на другом конце провода жалобно хныкал, и Грета, зажав трубку между плечом и ухом и глядя, как Лили выскальзывает за дверь, думала: ладно, почему бы и нет? Да, она сделает рисунки. Да, к завтрашнему утру. Она клала трубку и вздыхала: пора приниматься за дело, – а потом шла к окну и смотрела, как Лили, стесняясь дневного света, спешит на рынок и ее розовый плащ ярким пятном выделяется на фоне серой, залитой дождем улицы.
Тем не менее настоящая работа начиналась только с
