угрожал сообщить об Эйнаре и Лили в органы здравоохранения. Она представила, как Хекслер диктует текст письма рыжеволосой медсестре через трубку с воронкой. Осознание того, что кто-то другой помимо нее намерен взять под контроль будущее Лили, повергло Грету в глубокий шок, и, когда Эйнар вернулся домой после встречи с Анной, она, не вполне отдавая себе отчет, быстро швырнула письмо в чугунную печку.
– Ханс прислал письмо. По его мнению, нам стоит переехать во Францию, – солгала она и после короткой паузы прибавила: – Едем немедленно.
Лили объявила о своем прибытии в Париж стуком в дверь гостиничного номера Греты. Ее волосы отросли, сделались темнее и приобрели блеск дорогой мебели. Их удерживали на месте гребни, инкрустированные мелким жемчугом. Платье, которое было на ней, Грета видела впервые: лиловый шелк, глубокое круглое декольте, спускающееся к ложбинке между грудей.
– Купила обновку? – поинтересовалась она.
Лили отчего-то смутилась, на шее и груди заалели пятна. Грету разобрало любопытство насчет этой ложбинки, умело созданной Эйнаром: неужели у него теперь такие пухлые грудные железы, что он может втиснуть их в корсет и выдать за женский бюст?
Они отправились в «Пале Гарнье»[48] послушать «Фауста». Уже на парадной лестнице с золочеными перилами Грета начала ловить взгляды, которые мужчины бросали на Лили.
– Тот брюнет на тебя смотрит. Если не будем держаться осторожнее, он может к нам подойти.
Им достались места рядом с семейной парой, только что вернувшейся из Калифорнии.
– Двенадцать месяцев в Лос-Анджелесе, – сказал мужчина. – Жена еле вытащила меня оттуда. – Он также упомянул, что в Новый год побывал в Пасадене на «Параде роз»[49].
– Даже лошадиные гривы были украшены цветами, – поделилась впечатлением его супруга.
Вскоре начался спектакль, и Грета откинулась на спинку сиденья. Она старалась сосредоточить внимание на докторе Фаусте, мятущемся в своей темной лаборатории, однако это было нелегко, поскольку справа от нее сидела Лили, а слева – человек, который совсем недавно проходил мимо дома ее родителей на бульваре Ориндж-Гроув. Нога мелко задрожала; Грета рассеянно потерла кость на запястье. Она чувствовала, что сегодня вечером начнется что-то особенное. Как там о ней говорил Карлайл? Если уж старушка Грета разошлась, ее не удержишь. Это верно: никому ее не остановить.
В антракте Лили и жена того мужчины отлучились в дамскую комнату. Мужчина – средних лет, с бородкой – наклонился к Грете и спросил:
– Нельзя ли как-нибудь увидеться с вашей кузиной еще раз?
Но Грета ответила ему на это отказом, так же как впоследствии отказывала себе самой – отказывала, потому что не смела признаться в собственных желаниях. Пока она и Эйнар жили в отеле Оскара Уайлда, Ханс встречал Грету в темном вестибюле, и они вместе шли пешком в его контору на улице Риволи. Он охотно вел с ней разговоры о ее карьере, но где-нибудь посередине моста Пон-Нёф его ладонь оказывалась у нее на пояснице, и он произносил:
– Полагаю, нет нужды говорить вам, какая вы красавица.
В первый раз Грета просто стряхнула его руку, сочтя жест Ханса случайным, однако неделю спустя это произошло снова, а потом повторилось еще дважды. На четвертый раз Грета сказала себе, что не должна позволять Хансу такие вольности. Как мне теперь смотреть в глаза Эйнару? – думала она на мосту, пока ладонь Ханса поглаживала ее по спине. Она механически перебирала ногами, ничего не чувствуя ни внутри, ни снаружи. Ничего, кроме этой ладони. Она вдруг поняла, что муж не дотрагивался до нее уже очень долгое время.
Они приходили в офис, состоявший из передней комнаты с картотечными шкафами и кабинета без окон, где Ханс подбирал для Греты потенциальных заказчиков. Раскрыв одну из папок, он проводил пальцем по списку фамилий со словами:
– Напишите этому… этому… и этому… а вот этого избегайте как огня.
Стоя рядом с Хансом, Грета кожей чувствовала прикосновение его пальца, хотя это было невозможно – папку он держал обеими руками. Ей снова казалось, что Ханс гладит ее пониже спины, – но нет, он по-прежнему сжимал папку.
– Думаете, мы сможем здесь устроиться? – спросила она.
На губах Ханса появился намек на улыбку.
– Вы о чем?
– Я имею в виду нас с Эйнаром. Тут, в Париже. Вы считаете, у нас все получится?
Тень улыбки исчезла.
– Да, конечно. Вы же вместе, – ответил Ханс и после прибавил: – Но не забывайте про меня. – Его лицо едва заметно, почти неуловимо, приблизилось к ее лицу.
Что-то их разделяло – не папка, а нечто другое. Оба молчали.
«Нет-нет, Ханс не для меня, – подумала Грета. – Если он кому-то и предназначен, то только Лили». Несмотря на то что в кабинете было прохладно, Грете внезапно стало жарко, и вся она сделалась липкой, словно покрылась тонкой пленкой влажной грязи. Неужели она совершила какую-то непоправимую ошибку?
– Я бы хотела нанять вас в качестве агента, – сказала она, – чтобы вы продавали мои картины.
– Но я занимаюсь исключительно старыми мастерами и полотнами девятнадцатого века, – возразил Ханс.
– Возможно, вам пора взяться и за современную живопись.
– Не вижу смысла. – Сделав паузу, Ханс продолжил: – Грета, послушайте, я давно собирался вам кое-что сказать. – Он шагнул к ней с папкой в руках. В полумраке кабинета Ханс казался подростком, еще не привыкшим к своему новому, взрослому
