через чумные палочки слухов панику и психозы. Только Лаголев будто приобрел к нему иммунитет. Переболел заразой. Нет, он не отстранился, просто реальность с Кумочкиным и его топором больше не имела на него влияния. И на Натку не имела. И на сына.
Они жили, как на острове. Как в тайге. Как в скиту. Что там в мире? Не важно. Да и Бог с ним, с этим миром. Лаголев спал с женой в одной постели, и им было достаточно друг друга. Хорошо ведь? Хорошо.
Игорь в ту же субботу пришел с синячищем, в каких-то драных, чужих кроссовках, но довольный, светящийся, светлый. Натка сразу поставила его за холодильник, сказала, чтобы стоял, пока гематома не сойдет.
— Он и это может? — спросил сын.
— Может, — сказала Натка. — Ты куда кроссовки дел, горе?
Игорь улыбнулся.
— Двух мальчишек выручил.
Лаголев, дующий голый чай, удивленно поднял голову.
— Что, каждому дал по одной кроссовке? Это были, прости, одноногие мальчишки?
— Не, там другое. Мам, я отработаю, — выглянул из-за «ЗиЛа» сын. — Мой долг — восемьсот рублей.
— Да ладно деньги, — сказала Натка. — Ты еще и в драку полез?
— Драка была до.
Лаголев встретил вопрошающий Наткин взгляд приподнятой кружкой.
— Мальчик вырос, — сказал он.
Гематома рассосалась где-то за три минуты. Игорь не поверил и, трогая лицо, отправился в ванную.
— Пап, — спросил он потом, — а если он еще и мертвых оживлять может?
— Остров-то? Вряд ли, — сказал Лаголев. — Таракана я оттуда вымел совершенно дохлого. И мушек штук пять.
В ванной зашумела вода. Натка пришла на кухню из комнаты, села к Лаголеву вплотную, чтобы чувствовать тепло его тела, дышать одним с ним воздухом, ткнулась щекой ему в плечо.
— Знаешь, — сказала она, — я теперь не знаю, как жить.
— Чего? — спросил Лаголев. — Ну-ка, живо за холодильник!
Натка рассмеялась.
— Дурачок, не в этом смысле. Раньше как-то все на нервах, на жилах — давай-давай, вперед, там занять, здесь ухватить, вас, двух оболтусов, хоть как-то накормить-одеть. В голове — постоянный звон: «Деньги, деньги, деньги!». Знаешь, что я мысленно повторяла чаще всего? Изо дня в день? «Господи, когда же это закончится?».
Лаголев приобнял жену за талию.
— А теперь?
— Теперь Игорюшка отдает кому-то свои новые кроссовки чуть ли не в тысячу рублей, а я думаю, лишь бы они на хорошее дело пошли, — пожаловалась Натка. — А там, между прочим, Поляковские двести рублей.
— Ну, с Поляковыми мы в течение месяца точно рассчитаемся, — сказал Лаголев. — Если не завтра. А вообще… — он легко поцеловал ее в щеку, в уголок губ. — Вот.
— Это успокоительное?
— Это то, что по-настоящему важно.
— Спасибо, но это не прибавит денег в семейный бюджет, — вздохнула Натка.
— Все-таки тебя стоит поставить за холодильник, — сказал Лаголев, выпрямил спину, и голос его обрел шутливо-торжественные нотки: — За сомнения и пессимизм, за проявленную недальновидность, за укор и перекор Наталья Владимировна Ла…
— Постой.
Натка прислушалась. Вода в ванной шумела, не переставая.
— Что? — спросил Лаголев.
— Вода льется и льется.
— Игорь! — крикнул Лаголев.
Шум воды прекратился. Сын появился из ванной в закатанных до колен тренировочных штанах, в шлепках, с ведром в одной руке и шваброй в другой.
— Дорогие родители, прошу освободить помещение для влажной уборки, — известил отца с матерью он.
И для убедительности, как какой-нибудь шпрехшталмейстер или церемониймейстер, воткнул швабру щеткой в пол.
Хрюп!
— Так сразу? — удивилась Натка. — Нет, постой, мне нужно чуток времени.
Она метнулась в нишу за холодильником.
— Мам, у тебя минута, — сказал Игорь.
— Саш, — выглянула Натка, — я тебя жду.
— А, я тоже? — спросил Лаголев. — С удовольствием!
Он оставил кружку у раковины и шагнул на остров к жене. Звякнуло ведро. Сын помялся и отвернулся.
— Я не смотрю.
Тепло. Золотистый свет. Лаголев смотрел, как теряет морщинки Наткино лицо, как начинают светиться ее глаза.
— Если бы еще остров мог отматывать время назад, — улыбнулась Натка.
— Увы, — сказал Лаголев. — Я вымел из-под холодильника совершенно дряхлого таракана и трех старых мушек.
— Пять.
— Что?
— Сыну ты рассказывал, что мушек было пять.
— Я хотел его напугать и слегка увеличил количество насекомых.
— Я все слышу, — сказал Игорь.
— Нет, ничего не скроешь у нас в семье, — сокрушился Лаголев.
О глубине сожаления говорили его сжатые, чтобы не рассмеяться, губы.
— Давай-ка мы занавески в комнате поменяем, — предложила Натка. — Хочу светлые. Чтобы солнце — круглый день.
— Это просто физически невозможно. Окна у нас глядят на восток, и поэтому мы максимум можем наблюдать его часов до десяти-одиннадцати. И то…
— Лаголев, ты — невозможный человек!
Лаголев хмыкнул.
— Игра слов?
— Эй! — подал голос сын. — Вы уже все?
— Да.
Они поменяли занавески, отсортировали белье, сделали небольшую перестановку, разобрали полку с лекарствами, застелили диван новым покрывалом, Натка пропылесосила ковер, Лаголев сбегал во двор и выхлопал две дорожки и четыре половичка.
Игорь из кухни перешел в коридор. Управлялся со шваброй он не слишком умело, но компенсировал это упорством и повторными проходами. Челка сваливалась ему на глаза, и он по-лошадиному, фыркая, выдохом пытался сбить ее в сторону.
— Я на тебе, как на войне, — бормотал сын, — а на войне, как на тебе…
Смешно.
Невозможное по нынешним временам счастье. Но кто сказал, что невозможное? Сдвиньте холодильник, отыщите энергетический канал, подключитесь и — пожалуйста. Но Наткино беспокойство Лаголев понимал. Как жить дальше? Ответ был простой: не так, как раньше. По-другому. Лучше.
Ужинали гречей с сосисками и вытащенным из кладовки лечо, купленным по большому случаю, но которое никому тогда не понравилось. Оказалось удивительно вкусно. Чай был с сушками, тоже объеденье, особенно, если капелюшку сливочного масла намазать поверх. Поблескивали вымытые полы. В открытую форточку залетали звуки улицы, там, во внешнем, темнеющем мире тарахтели автомобили, шумел ветер и звенели голоса.
— Мам, пап, а что дальше? — спросил Игорь.
— Я думаю, пока не стоит торопить события, — сказал Лаголев. — Вообще-то еще и дня не прошло, сын.
— А у меня ощущение, что дня три уже, — сказала Натка. — Серьезно, Саш, не меньше трех дней.
— Неделя! — выдал Игорь.
Лаголев кивнул.
— Знакомое дело. Событийный эффект. Я об этом читал.
— Просвети, пожалуйста, — попросила Натка.
— Ну, что ж, — Лаголев поерзал, подбирая себе позу рассказчика, — представь, что ты сидишь в тюрьме…
— Интересное начало, — фыркнул сын.
— Ну, да, — улыбнулся Лаголев. — Но ты представь. Ты сидишь в тюрьме и кормят тебя раз в день. И больше ничего не происходит. То есть, один раз в день включается свет, тюремщик приносит тебе миску, — он посмотрел в тарелку, — скажем, гречневой каши, ты ешь, потом свет выключается, и, собственно, больше
