ничего не происходит. Что делается снаружи, тебе не слышно.
Каша съедена. Поговорить не с кем. И так изо дня в день. Но вдруг через какое-то время к тебе в камеру набивается целый ворох тюремщиков, одни красят стены, другие вешают гирлянды, третьи танцуют и поют, и ко всему этому кормят тебя завтраком, обедом и ужином, состоящими из доброго десятка самых экзотических блюд. Что получится в результате?
— Заворот кишок, — сказал Игорь.
— Нет. Ну, может быть, но я не об этом. В результате мозг получает слишком много информации, которая грозит, грубо говоря, обрушить, перегрузить систему. Поэтому он начинает разносить событийный ряд во времени.
Это не происходит так, будто ты начинаешь считать, что завтраком тебя кормили неделю назад, а обедом — в прошлый четверг. Ну а тюремщики скакали перед тобой с понедельника до среды. Нет. Весь массив полученной и избыточной, несущей эмоциональную, стрессовую нагрузку информации мозг как бы отодвигает от себя подальше, на периферию системы, и не просто так, а для дальнейшего и вдумчивого анализа. В результате создается спасительная иллюзия, что события произошли не в узком промежутке времени, не сегодня, не сейчас, а длятся уже, как минимум, несколько дней.
— Ты понял что-нибудь? — повернулась Натка к сыну.
— Нет, — честно ответил Игорь.
— А зачем спросил?
— Ну, так.
— Теперь знай, что отец у тебя весьма начитан.
— Я не зря сижу в журнальном киоске! — гордо сказал Лаголев. — «Плейбой», «Бурда моден» и «Огонек» — мои бессменные учителя.
— Эй! — воскликнул Игорь. — Мам! Это же ты спросила, а не я!
— Тебе завтра к семи? — спросила Натка, раскладывая постель.
Лаголев снял рубашку.
— Да, но я встану пораньше, — сказал он. — Минут сорок пешком, и я на рынке.
За окнами было темно. В комнате горел ночник, обозначая себя бледно-желтым пятном на стене. Белели подушки. Натка в ночнушке двигалась соблазнительным привидением.
— Возьмешь сосиску на завтрак? — спросила она.
Лаголев приспустил штаны.
— Объесть сына? Раньше мне такое никто не предлагал.
Натка рассмеялась.
— Ну хотя бы сделай себя яичницу. Там еще два яйца есть.
— Это намек? — спросил Лаголев, оставшись в темно-синих семейных трусах. Одна бровь его приподнялась в удивлении. — Сосиска и два яйца. Я в смущении.
Он прикрыл пах руками.
— А я думала, ты — лев, — сказала Натка.
— Я — лев! — подтвердил Лаголев.
Он убрал руки. Под ними обнаружилось, что ткань трусов спереди существенно натянулась. Вот что делают разговоры о завтраке!
— О!
— Тс-с-с, — прижал палец к губам Лаголев. — А то Игорь скажет, что он все слышит!
— А я плохо, но вижу.
— Мне приблизиться?
— Нет, Сашка, снимай уже трусы.
— Серьезно? А у тебя не случится так называемого событийного эффекта?
— А у тебя? — спросила Натка и приподняла сорочку к животу.
Под сорочкой у нее ничего не было. Лишь слегка темнел лобок.
— Е!
Лаголев икнул. Трусы полетели на пол. Поцелуй был долгим. Натка пахла шампунем и чуть-чуть зубной пастой. Сорочка только мешала и поэтому заслуженно отправилась в эротическое путешествие к дивану.
В субботние и воскресные дни рынок оживал рано. С грузовиков и рефрижераторов выкладывались на тележки мясо, рыба, овощи, фрукты и ягоды, сами же продавцы или их подручные раскатывали товары к лоткам, к столам и витринам, раскладывали пирамидками, рядами, горками, зелень сбрызгивали водой, помидоры, сливы, яблоки протирали тряпочками, чтоб блестели в свете высоких ламп. Выходные приносили основную выручку, поэтому старались подбирать помидорку к помидорке, огурец к огурцу, отщипывали и выбрасывали гнилые виноградины.
Даже открывались на час раньше, не в девять, как обычно, а в восемь. Все для покупателя, все для клиента.
Кярим Ахметович уже стоял у стола номер тридцать четыре, перебирал огурцы в выставленном ящике, качал головой. Вокруг происходило деловитое шевеление, стелились бумага и полотно, ставилась внаклон фанера, глухо постукивали на неровностях колеса тележек. Перекрикивались продавцы и птицы под фермами. Небольшие желтые дыни смотрели на бледных потрошенных кур, а те в свою очередь таращились на ранние иранские груши.
— Доброе утро, Кярим Ахметович.
Подойдя, Лаголев достал с полки под столом халат.
— А-а! Александр! — изобразил полнейшее радушие хозяин места. — Ты вовремя сегодня. Ай, молодец!
— Спасибо, — сказал Лаголев.
Взяв пластиковое ведерко, он сходил в туалет и набрал воды, затем несколько минут под пристальным взглядом Кярима Ахметовича оттирал прилавок от грязи и овощного сока. После острова все было легко.
Кярим Ахметович засопел. В сопении слышались недоумение и растерянность.
— Говорят, ты искал меня позавчера, — сказал он, торопливо отступив перед Лаголевым, закончившим с одной половиной стола и переместившимся на другую.
— Да, — ответил Лаголев.
Он сходил сменил воду и вновь принялся за прилавок.
— Дыру протрешь, Саша, — пошутил Кярим Ахметович.
— Я аккуратно.
— А зачем искал меня?
Лаголев выпрямился и улыбнулся.
— Вы же знаете, Кярим Ахметович.
— Саша, — прижал руку к груди владелец стола под номером тридцать четыре, — самому стыдно! Обнадежил человека, а денег нет, все деньги в обороте. Этому дай, тому дай, брат приехал — ему помоги, аренду плати, Тофику плати, Гульнар и жене приятное делай. Когда до тебя дело дошло, в кошельке, Саша, веришь, всего один рубль оставался, и тот юбилейный.
— Ничего, — сказал Лаголев.
— Именно, что ничего, Саша, — растянул губы Кярим Ахметович и по-приятельски потрепал работника по плечу. — Может, подождешь еще недельку?
— Нет, Кярим Ахметович.
— Но нет денег, Саша.
Лаголев отжал тряпку и посмотрел на хозяина места.
— Вы думаете, что счастливы?
Кярим Ахметович моргнул. Его крупное, носатое, в оспинках лицо на мгновение сделалось бледным.
— Это угроза, Саша?
— Нет.
Кярим Ахметович постучал пальцем по прилавку.
— Ты не смеешь мне угрожать, Саша. Меня здесь все знают. Я — уважаемый человек. Эй, Рахматулла, салам! — поздоровался он с продавцом-соседом. Махнул рукой куда-то дальше: — Акиф, Тимур Леонидович, салам!
Ему ответили.
— Видишь, Саша? — сказал Кярим Ахметович. — Я позову людей, они все здесь встанут. Что ты можешь против меня?
Лаголев улыбнулся. Вот мир, подумал он. Вот я. Что он может мне сделать? Ничего. Я — на острове. Кярим Ахметович заволновался.
— Ты изменился, Саша, — он всмотрелся в Лаголева. — Очень изменился. Раньше не такой был. Ты заболел, Саша?
— Скорее, выздоровел, Кярим Ахметович.
— Ой, нет, Саша! Боюсь, что нет.
— В «Криминальной России» была статья, — сказал Лаголев, вытаскивая и расставляя ящики на столе. — Про маньяка Кумочкина. Не читали?
— Зачем? Я такое не люблю, — нахмурился и опять заволновался Кярим Ахметович.
— Он гонялся за своими жертвами с топором.
Кярим Ахметович вздрогнул.
— Саша, зачем ты об этом?
— Я к тому, Кярим Ахметович, — сказал Лаголев, — что раньше для меня наши нынешние
