сказал Лаголев.
— Так и уйдете?
— Я к вам забегу завтра или послезавтра. Руку вашу посмотрим.
Лаголев шагнул в коридор и очутился перед плотным, заросшим стариком в телогрейке, в коричневых штанах и в тапках на босу ногу. Старик посмотрел на пакет на кухонном столе и свел к переносице седые брови.
— Спасибо. Но что бы вам Галина не говорила, квартиру мы вам не продадим, — прохрипел он.
Лаголев улыбнулся.
— Мне и не надо.
Остров, кажется, грел его весь день. Даже в восемь вечера, когда Лаголев добрался наконец до своего дома, он чувствовал в себе его отголоски. Он впитывал в себя мир, его неправильность и его красоту. Он улыбался солнцу, застывшему на коньке крыши, и ребенку, взирающему на него из коляски большими, испытующими глазами. Он слушал пьяный ор с площадки за кустами и колол сердце об использованные шприцы у бетонной ступеньки. В груди вибрировала, раскачивалась, звенела душа.
О плохом Лаголев думал: ничего, это ничего, это уйдет.
Он почему-то точно знал, что в скором времени все изменится. Остров не возникает просто так. Это предвестник. Предтеча иных событий. Другого порядка. Может, он пророс не только в их квартире. Это было бы замечательно и чудесно. Но даже если остров — единственный в своем роде…
— Саша!
Натка бросилась к нему с поцелуем, едва он ступил на порог. В одной руке у нее была прихватка, в другой — деревянная лопатка.
— Что готовим? — спросил Лаголев.
— Гречу.
— Ага. — Лаголев покопался в кармане куртки и достал огурец. — Сойдет как дополнение для стола?
— Конечно. Раздевайся.
— Погоди.
Лаголев покопался в другом кармане и вытащил помидор. Натка прыснула.
— И сколько в тебе таких сюрпризов?
— Еще один.
Вручив жене овощи, Лаголев предъявил деньги от Кярима Ахметовича.
— Все, мой муж и лев, — торжественно сказала Натка, — тебя ждет гора гречи. Она твоя и только твоя. Заработал. Мы ее недостойны.
Глаза ее смеялись.
— Но хоть с маслом? — спросил Лаголев.
— А как же!
— Слава богу!
— А потом, без масла, десертом, пойду уже я.
Натка обернулась и посмотрела на Лаголева так, что у того мгновенно разыгралось нескромное воображение. Вот ведь, без масла и без одежды, вся, льву и мужу, эх, помедленнее кони, на кой черт тогда греча?
— Нат, — повесив куртку, он последовал за женой на кухню, — я еще потратил рублей двести пятьдесят. Помог там с продуктами…
Натка, не оборачиваясь, потрясла в воздухе лопаткой.
— Я знала, знала. Яблоня от яблочка недалеко падает.
— Я думал, я — лев, — сказал Лаголев.
— И яблоня.
— Прости.
Натка положила лопатку и оказалась рядом.
— Дурак, — сказала она, обняв его, — помог, и хорошо. По-моему, это правильно. Главное, чтоб не зря.
— Не здря! — сказал Лаголев.
Натка, смеясь, ткнулась ему в плечо.
— Муж мой нездряшный. Я, кстати, без острова уже три часа.
— И как?
— Хорошо. Но тянет. А ты?
Лаголев гордо выпрямился.
— Я уже день могу!
— Многие мужики так говорят.
— А я не мужик, я — яблоня.
Натка захохотала.
— Но Поляковым-то хватит долг отдать?
— И даже нам останется, — сказал Лаголев.
Чудесные дни! Просыпаешься в счастье, засыпаешь в счастье. Даже тревожно. Хотя, наверное, назвать это чувство счастьем было все же нельзя. Лаголев, поразмыслив, определил свое состояние ощущением цельности, правильности, внутреннего согласия.
Поставили тебя на два костыля. Один костыль — страх, неуверенность, слабость. Другой — правила, границы твоего существования, обозначенные экономическими отношениями, государством, людьми. Ковыляй, болезный, по жизни.
А тут вдруг — раз! — и ты пробуешь идти собственными ногами, сам. Первый костыль уже отбросил. Но на второй еще опираешься. Не эфирное существо все-таки. Не слепец. Был бы только костыль по руке.
В понедельник вечером Игорь объявил, что по вечерам теперь будет мыть помещения в школе на втором этаже. Триста рэ в месяц. А первый этаж девчонка из соседнего класса моет. С ее подачи, собственно, и устроился.
— Это вроде не совсем законно, — сказала Натка.
— Ну, там как бы мать у девчонки моет, а мы помогаем, — сказал Игорь.
— И директор согласился?
Игорь фыркнул.
— За такие деньги кого он еще найдет?
Доедали сосиски с купленными в гастрономе макаронами. Тепло, идущее от острова, Лаголев теперь чувствовал, сидя от него в двух метрах, то спиной, то плечом, а то и словно приложенную ко лбу или к горлу горячую ладонь. Остров будто проверял у него температуру. Или просто хотел убедиться в его наличии рядом.
А может быть это просто ему казалось.
Как, например, казалось, что у его лотка с журналами и газетами с утра толпится больше народу, чем у трех остальных. И близостью к остановке не объяснишь, третий в очереди лоток, и от дорожки к рынку он стоит чуть в глубине. Но подходят, смотрят, берут — календарики, телепрограммы, кроссворды, спортивные и даже местные, копеечные газетки. Лаголев был рад каждому. И словно передавал с прессой из рук в руки часть островного тепла.
«Комсомолку»? Пожалуйста. «Гороскоп»? Конечно, сию минуту сообразим. «Смену»? Куда ж без нее? «Смену» на смену. Ничего особенного вроде бы не делал, но замечал улыбки и разгладившиеся, посветлевшие лица.
А еще ему казалось, что и на рынке вокруг его стола начинает заворачиваться людской водоворот. Некоторые подолгу стояли у прилавка, словно не знали, что выбрать, другие трогали овощи, третьи брали чеснок или петрушку, а потом возвращались за огурцами, салатом, картофелем. Лаголев со всех брал меньше, чем было на весах, но к концу дня все равно имел выручку, вдвое большую, чем в обычный день.
Кярим Ахметович только головой качал.
— Ты какой-то уникум, Саша.
Перед сном Лаголев с полчаса прикидывал так и эдак, потом сказал жене:
— Нат, я думаю, остров нужно использовать для помощи другим людям.
Молчание было недолгим.
— Представляешь, во что превратится наша квартира? — мягко спросила Натка. — «Собачье сердце» с Евстигнеевым смотрел? На лестнице стоять будут.
— Мы аккуратно. Ты против?
Натка улыбнулась.
— Муж мой, я за.
Галина Никитична никак не хотела ехать одна, поэтому Лаголев взял с собой и ее супруга. Чуть ли не в автобусе уже познакомились, как положено. Вячеслав Алексеевич. Александр Степанович. Очень приятно. Галина Никитична. Простите, что не спросил раньше имени-отчества.
Вячеслав Алексеевич отправился в когда-то модном, мятом и застиранном плаще. Галина Никитична ради похода в гости сменила серое пальто на такое же жалкое бордовое. Ничего, подумал Лаголев, ничего. Это поправимо. У дома старики оробели и едва не повернули обратно. Видимо, бог знает что решили. И только слова Лаголева о том, что жена уже приготовила
