class="p1">Среди безчисленных тем затронутых эпопеей можно найти немало замечаний Свифта об его авторских задачах и целях. Несмотря на иронию и нарочито витьеватый стиль, то тут, то там проглядывает мысль о действенной направленности его сатиры.
Замечательно, что об этом Свифт пишет более робко, чем о других вещах. Ему как бы полагается не верить в возможность исправления читателей.
Но все же он придает огромное значение «работе с читателем» и с презрением говорит о тех писателях, которые стараются только развлечь невежественных читателей и не заботятся об истине.
В «Сказке о бочке» Свифт пишет:
«Я всегда полагал, что устранение предрассудков и восстановление вещей в их истинном и лучшем свете есть величайшее и полезнейшее из человеческих дел».
В каком бы окружении ни появлялись. у Свифта подобные мысли, — они всегда звучат искренно и приобщают Свифта к числу глубоких мыслителей и лучших друзей человечества.
3
Начинается третья часть.
«Путешествие в Лапуту».
Интересно следить за мыслью Свифта. До какой степени она неутомима! Как обильна и разнообразна его фантазия!
В третьей части своей книги Свифт опять издевается над учеными. Он тут опять не знает удержу. Баранье плечо на обед было вырезано в форме разностороннего треугольника, кусок говядины в форме ромбоида и пуддинг в форме циклоида. Слуги резали хлеб на куски, имевшие форму конусов, цилиндров, параллелограммов и других геометрических фигур.
Это — пародия на ученый педантизм.
Дома лапутян построены очень скверно. Стены поставлены криво. Во всем здании нельзя найти ни одного прямого угла. Тут Свифт сводит свои давнишние счеты с учеными за их презрительное отношение к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной. Едкие нападки Свифта на отвлеченность, оторванность от жизни, которая отличала ученых его времени, встречаются у него часто — и в «Сказке о бочке», и в других сочинениях, и здесь, в «Путешествии» он дает ученым открытый бой.
Дома лапутян безобразны, и он объясняет почему: потому, что указания, которые даются рабочим, слишком утонченны, недоступны, что служит источником беспрестанных ошибок. Он повторяет, что искусное владение на бумаге линейкой, карандашом и циркулем не касается обыкновенных повседневных действий.
Он смеется над лапутянами, имея в виду, конечно, не «лапутян» — за отвлеченный круг их интересов. Его смешит досужее научное копательство в вопросах, весьма далеко отстоящих от запросов действительной жизни. Он смеется над людьми, которые серьезно опасаются, что земля вследствие постоянного приближения к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним, что поверхность солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, которая, несомненно, превратила бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их исчислениям, ожидается через 31 год, по всей вероятности уничтожит землю.
Как и всегда Свифт многое преувеличивает, часто хватает через край.
Тип ученого «не от мира сего» ненавистен Свифту. Он в нем усматривает одну из разновидностей лицемерия, против которого он так воинственно настроен.
Как только ни издевается над ними Свифт! Все у них плохо, у этих, в сущности, мертвых людей. Даже жены изменяют им. Они изменяют им с безобразными лакеями, бегут, захватывая с собой драгоценности.
Далее, в «Путешествии. в Лапуту» есть интереснейшие страницы, смутно предсказывающие чудовищные формы будущих войн.
Эти места глубоко знаменательны. Вот, например, формы борьбы летающего острова с мятежными городами.
Королевский остров опускается прямо, на головы непокорных подданных и сокрушает их вместе с их домами. С летающего острова бросают большие камни, от которых население может укрыться в тюрьмах или погребах.
Это — поразительные предвидения, дающие представление о могучей фантазии Свифта.
Королевский остров иногда просто стоит над непокорным городом и лишает его благодетельного действия солнца и дождя. В непокорной стране начинаются голод и болезни.
Эти смутные предвидения характера будущих войн, конечно, не развернуты. Они находятся у Свифта в зачаточном состоянии.
Но не в природе Свифта останавливаться только на картинах угнетения и кар.
Его, как всегда, вдохновляет сопротивление. У острова алмазные основания, и угнетенные имеют возможность бороться: стоит только построить острую башню, как остров уже не может давить город — из боязни разбить алмазные основания.
Город Линдолино, второй по величине город в королевстве, удостоился посещения его величества. Свифт с явным удовольствием описывает, как через три дня горожане, часто жаловавшиеся на большие притеснения, заперли городские ворота, арестовали губернатора и с невероятной быстротой и энергией воздвигли четыре массивные башни по четырем углам города, а на случай крушения замысла запаслись огромным количеством весьма горючего топлива, надеясь расколоть сильным пламенем алмазные основания летающего острова.
Король получил донесение, что Линдолино поднял мятеж. Остров приблизился к городу. Население было исполнено единодушия. Запаслось провиантом. Король парил над мятежниками несколько дней, лишая их солнца и дождя.
«Он велел опустить с острова множество бичевок, но никто и не подумал обратиться к нему с челобитной, зато во множестве полетели весьма дерзкие требования возместить все причиненные городу несправедливости, вернуть привилегии, предоставить населению право выбора губернатора и тому подобные несуразности».
В ответ на это бросали камни. Остров опустился, но он боялся наткнуться на башни, затем внизу были пущены в действие особые магниты, храбрость и упорное сопротивление привело к победе в результате королю пришлось оставить мятежный город в покое.
«Один из министров уверял меня, что, если бы остров опустился над городом так низко, что не мог бы больше подняться, то горожане навсегда лишили бы его возможности передвигаться, убили бы короля и всех его прислужников и совершенно изменили образ правления» — заключает Гулливер-Свифт.
Свифт не развивает этой, темы, но характер войн, которые должны будут явиться результатом углубления социальной борьбы, им схвачен с гениальной прозорливостью, хотя и в образах смутной и местами наивной фантастики.
От времени до времени среди его сатирических страниц прорываются наметки положительных программ. Это касается разных областей, в том числе земледелия и архитектуры. И тут он опять обрушивается на тех, кто занимается досужим умствованием вместо того, чтобы обращать внимание на то, что делается на земле…
С неменьшей страстностью он набрасывается на прожектеров, сна тех, кто старается все переделывать ради самой переделки, кто старается пересоздать науки, искусство, законы, язык и технику — только ради самого процесса пересоздания. Ни один из проектов, — жалуется Гулливер, — не разработан до конца, а между тем страна, в ожидании будущих благ, приведена в запустение, дома — в развалинах, а население голодает.
Прожектеры объединены в академиях. Вот несколько типов таких никчемных
