все еще здесь, мальчик?
— Потому что я так решил. — Он скорее подумал, чем сказал это. — Потому что это мой выбор.
— Отличный выбор! — Шири улыбнулась, и белоснежная улыбка, очерченная алой помадой, вернула в мир звуки, ощущения и Эфрат. — Тогда мы можем, не теряя времени даром, вызвать машину и отправиться в гости к нашим общим друзьям.
Эфрат повернулась к ней и не произнесла ни слова вслух, а Шири не произнесла ни слова вслух в ответ.
— Я надеюсь, эта вечеринка понравится мне не меньше предыдущей. — Рахмиэль взял Эфрат за руку, и в ответ та мягко сжала пальцы. Она все еще молча смотрела на Шири. Гедалья стоял рядом с Шири, почти не двигаясь и никак не показывая своего интереса к происходящему. Рахмиэлю было сложно понять его. Хотя, если задуматься и забыть на секунду обо всем, что помогало отвлечься от мыслей, то где-то вдалеке можно расслышать ту тишину, что слушал Гедалья и которая минуту назад окружала самого Рахмиэля.
— О, я в этом не сомневаюсь, — голос Эфрат был спокойным и тихим, — мы об этом позаботимся.
— Мы? — переспросил Рахмиэль.
— Конечно, ведь это друзья не только Шири, но и мои тоже.
— Если мы разобрались с планами, давайте действовать. — Шири вытащила телефон из миниатюрной лаковой сумочки, дополнявшей ее ансамбль из черного мини-платья и высоких, очень высоких шпилек.
Никто ничего не говорил, пока они ехали. Обменявшись любезностями с водителем, все четверо перемещались дальше в молчании. Стороннему наблюдателю могло показаться, что они просто утомлены жарой и солнцем. Но зачем же тогда было надевать на себя столько черного? Впрочем, кому это интересно. Водитель забудет, что видел их сразу после того, как они выйдут из машины, как забудет и то, куда отвез.
Эфрат не хотелось говорить, потому что все силы уходили на то, чтобы понять, что произойдет дальше. Что может случиться с ней? И что может случиться с ним? Нежный медовый мальчик, в руках которого она снова начала засыпать без кошмаров, без бесконечной пустыни, без беспрерывного вкуса крови во рту. Покой, который она уже позабыла, смех, каким она его давно не слышала. Любовь. Может быть. Наверное. Потому что Эфрат понятия не имела, что это такое. Она не успела это узнать. Если любовь — это нечто способное укротить хаос, превратив его в красоту мира, поделенного на двоих, если любовь — это смотреть в его глаза и чувствовать, что с другой стороны на тебя смотрит бог, взгляд которого, такой желанный и нежный, тот самый, который когда-то погас для нее под сводами храма, из которого ее выволокли почти в беспамятстве, выплевывающей собственную кровь, если любовь — это улыбаться в вечность, и смотреть в нее всей собой, без страха, без попыток убежать, чувствуя ветер движения мира, если все это любовь — то да, Эфрат полюбила его. И теперь она ни о чем больше не могла думать, кроме того, что везет его туда, откуда он может не вернуться. И не потому, что это надо было сделать, а потому что еще несколько недель назад ей было совершенно безразлично, что с ним будет. Какое ей было дело до еще одного, очередного. А теперь не представляла, что делать и как исправить то, что она натворила.
Всю дорогу Рахмиэль прижимал ее к себе, боясь отпустить, отчего-то зная, что этого ни в коем случае нельзя делать. И хотя Эфрат внешне ничем не выдавала своего беспокойства, он знал, что с ней происходит. В те дни и ночи, когда они спали вместе, когда она лежала рядом, он часто просыпался, безо всякой видимой на то причины, просто потому, что становилось холодно. Это был не тот холод, который ощущаешь телом, а тот пронизывающий холод, который не дает спать по ночам, когда что-то непоправимое и при этом неизбежное должно произойти. И тогда он обнимал Эфрат так крепко, как мог, прижимаясь губами к ее лицу, согревая своим дыханием, как если бы пытался растопить лед. И тогда холод отступал, не сразу, постепенно, но каждый раз становилось теплее, постепенно Эфрат становилась спокойнее, а он все чаще просыпался просто чтобы увидеть ее рядом.
— Я люблю тебя, — едва слышно прошептал Рахмиэль, и слова потонули в золотых локонах. Но Эфрат все слышала и еще плотнее прижалась к нему. Ей хотелось погрузиться в тот тонкий аромат меда, который она всегда чувствовала рядом с ним, исчезнуть в нем, раствориться подобно тому, как растворялась боль каждый раз, когда он покрывал ее поцелуями, каждый раз, когда он смеялся, каждый раз, когда они занимались любовью. Она изо всех сил старалась хотя бы ненадолго забыть, что машина продолжает свое движение по дороге, с каждой минутой приближая их к неизбежному. И уже слышала безмолвное присутствие этой неизбежности. Шири тоже его слышала.
Гедалья молча смотрел на Рахмиэля. Он знал, что может случиться. И знал, что то же самое, если не хуже, может случиться с ним.
Больше никто ничего не произнес в этой поездке. Как будто все единогласно решили, что если и нужно что-то сказать, то именно это и было сказано.
Когда, согласно стоящему на дороге указателю, машина повернула на узкую дорогу, уводящую будущих гостей в декорации итальянской провинции, Эфрат почти перестала реагировать на происходящее. Ее лицо стало неподвижным, и, если присмотреться внимательнее, то заметили бы, что оттенок ее кожи изменился, как если бы мрамор или молочный нефрит были полупрозрачными и могли покрывать собой человеческое тело. К моменту как они остановились возле высоких кованых ворот, она уже не была похожа на себя ту, которая садилась в машину возле Соборной площади. Шири тоже выглядела иначе, но эти перемены было сложно уловить, само ее присутствие теперь окутывало сомнениями всех, кто находился рядом, сомнениями и тишиной, где ее голос был единственным и самым желанным звуком.
Ворота открылись перед ними, и машина медленно въехала во двор. Можно было бы сказать, что то же самое происходило при подъезде к дому Эфрат, но масштабы очень сильно отличались. Здесь могло поместиться несколько домов Эфрат вместе с садом. Наконец они подъехали к дому. Это был небольшой замок типично южного образца, небольшой по меркам замка и внушительный по меркам местных жителей. Машина остановилась у главного входа, где их уже ожидали.
— Добро пожаловать, — раздался умеренно громкий и спокойный голос дворецкого. — Мы ждали вас.
Ни у кого не возникло в этом сомнений. Дверцы машины захлопнулись, и водитель счастливо поехал обратно. И где-то в
