В эти минуты не один Ефимов возблагодарил неизвестных спасителей, плотно заминировавших улицы поселка противотанковыми минами и фугасами.
У обороняющихся появилась призрачная надежда на спасение. Непредвиденная задержка в действиях наступающих позволила выиграть ещё немного времени.
Затишье продлилось недолго. Подгоняемые своими начальниками, командиры рот и взводов особого батальона (называемого местным населением не иначе как карательным), накачав личный состав медицинским спиртом, повели его на последний и решительный штурм. Пулемётчики, поднявшись на крыши полуразрушенных домов, вели по руинам непрестанный огонь прямо над головами наступающих. Гранатомётчики, не жалея выстрелов, били наугад по всей площади села, пытаясь случайным образом поразить постоянно меняющих позиции спецназовцев. Но те, появляясь то здесь, то там, стреляли исключительно прицельно и, казалось, были неуязвимы.
Отпущенный в свободный поиск державшим правый фланг Фёдором, ефрейтор Карасёв нашёл для своей позиции одно очень удачное место. Чердак двухэтажного дома как нельзя лучше подходил для снайпера. Олег сделал уже восемь выстрелов. Выбирая, как ему казалось, «наиболее важные» цели, он при этом ни разу не промахнулся. По военным правилам стрелку уже давно следовало сменить позицию, но уж больно хорош был вид, открывающийся с этого чердака – противник был как на ладони! Три офицера, два пулемётчика, два гранатомётчика и один огнемётчик, продырявленные тяжёлыми винтовочными пулями, остались лежать в здешних развалинах. Олег наметил очередную подходящую цель и уже почти выбрал холостой ход спускового крючка, когда его голову пронзил смертоносный свинец. Сознание померкло, во все стороны брызнула кровь, серое вещество мозга и частицы расколотой кости. Руки выпустили оружие, залитое красным лицо ткнулось в кирпичную кладку. Олег так и не успел осознать, что в этом мире он был не единственным, кто мог стрелять с убийственной точностью.
– Карась, Карась, Карась, Фёдору! – напрасно взывал к нему Боровиков, обеспокоенный долгим отсутствием «голоса» знакомой винтовки. Когда же Фёдор, взбежав по деревянной винтовой лестнице, поднялся на чердак, он с ужасом увидел, как под Олегом уже расплылась большая тёмная лужа крови.
– Слева! – крикнул Горелов, отстреливаясь от двух десятков подбиравшихся к нему «правосеков». Услышавший его Полищук сместился, вскинул автомат, совместил мушку с «целью» и потянул спусковой крючок, но опоздал – «цель», оказавшаяся огнемётчиком, заволокло дымом. От попавших в грудь автоматных пуль огнемётчик упал, но его выстрел был точен. Грянул взрыв – дом, в котором держали оборону двое разведчиков, вздрогнул, и без того шаткая крыша рухнула вниз, погребая под собой оборонявшихся.
– Горелов и Полищук всё! – доложился Ларин. Находившийся неподалёку и собственными глазами видевший, как всё произошло, он не сомневался в гибели своих товарищей.
– Отходи в центр! – приказал Ефимов, но Ларин молчал – шальная пуля разбила радиостанцию, вошла в тело и, едва не разорвав левую подмышечную артерию, полетела дальше. Зашипевший от боли Семён упал, перекатился и, вскинув над головой оружие, дал неприцельную очередь. После этого вскочил и, двигаясь перебежками, начал отступать. Он успел свалиться за очередное укрытие, прежде чем его взяли на мушку. Стараясь обмануть противника, Ларин быстро переполз в другое место и уже оттуда выстрелил по наступавшему противнику. Двое упали, остальные шарахнулись за угол ближайшего здания. Но не успел Семён порадоваться своему успеху, как справа, отрезая его от основной группы, показались ещё пять фигур в чёрном. Не целясь, Ларин пальнул в их сторону и, поднявшись, перемахнул невысокий заборчик, отделявший его временное укрытие от остова полуразрушенного сарайчика. Не успев добежать до места, он споткнулся и, ощущая боль в голени, покатился по земле.
«Надо бы перевязать рану». – Семён не успел додумать, как две новые пули прошили его. Одна попала в грудь, пробив правое легкое. Стало тяжело дышать. Превозмогая боль, Семён перевалился за обломок обвалившейся стены. Сменил магазин. Услышав голоса подбадривавших друг друга «правосеков», отправил по назначению две последние гранаты. С трудом, вслед за раздавшимися взрывами, поднялся на локтях и разрядил оружие по оказавшимся в поле зрения «правосекам». Те попрятались за укрытиями. Получив временную передышку, Семён вновь подумал о перевязке, но тут же решил, что это бессмысленно. Ларин закрыл глаза, и на секунду его охватило острое понимание неестественности, неправильности происходящего, неправильности всей этой войны. Он и раньше никогда не понимал, как война может быть естественной.
«Как жаль, – подумал он, – что перед выходом приходилось сдавать сотовые телефоны». Ему ужасно хотелось позвонить домой. Услышать голос жены, агуканье или плач сына. Он поразился несправедливости происходящего – почему-то смерть подкралась к нему тогда, когда ему особенно хотелось жить. В том, что он сейчас умрёт, сомнений у Семёна не возникло. Грудная клетка наполнилась воздухом. «Пневмоторакс», – наконец-то Семён вспомнил слово, обозначающее это явление. Мысль о том, что следовало бы проколоть в межрёберном пространстве отверстие и стравить излишки воздуха, показалась ему смешной. При всём желании он бы не сумел этого сделать. Сил не оставалось даже на то, чтобы дышать. Ларин закрыл глаза. Он умер не от остановки дыхания – четвёртая пуля попала в его правую руку, пронзила артерию, кровь из которой вытекла незаметно и почти безболезненно.
О смерти Ларина Ефимову доложил Жбанов.
«Вот и ещё один…» – подумал прапорщик и бросил взгляд на циферблат часов. Кажется, они дали Маслякову достаточную фору, чтобы он и его ребята успели надёжно оторваться от возможного преследования. Следовательно, немногие уцелевшие теперь могли подумать и о спасении собственных жизней. Вот только возможностей для этого было не слишком много. Кольцо вокруг обороняющихся сжималось. Выцелив одного слишком самоуверенного «правосека», Ефимов дважды выстрелил и сразу сменил позицию, оказавшись неподалеку от залегшего Дикуля. Метрах в сорока левее отстреливался Жбанов.
«Почти рядом», – подумал Ефимов, прислушиваясь к отголоскам перестрелки, идущей на правом флаге – там сдерживал продвижение противника Фёдор. Сделав ещё несколько выстрелов, Ефимов вновь сместился и, прислонившись спиной к стене старого дома, нажал кнопку вызова:
– Фёдор, Лёха, отход! Быстро! Встречаемся у церкви, как приняли? Приём.
– Отход. У церкви, – сквозь сжатые в напряжении зубы повторил, словно выплюнул, Боровиков.
– Я иду к вам. – Жбанов по-своему интерпретировал приказ, но поправлять его Ефимов не стал. Место встречи особого значения не имело.
– Бегом! – напомнил Ефимов, после чего сменил позицию и швырнул за соседский забор последнюю гранату. Взрыв и последовавшие за ним вопли он услышал уже за другим укрытием.
– Отходим! – прошипел Сергей, оказавшись возле Дикуля, краем глаза заметив смещающегося за их спины Жбанова. – Давай, я следом. Бежим, бежим!
Дикуль поднялся и, «подбадриваемый» свистящими над головой пулями, побежал в указанном направлении. Вскоре он уже обогнал Жбанова и почти сразу же залёг, прикрывая отходящего командира.
Глава 28
Они добрались до остова церкви почти одновременно с Фёдором. При этом им даже удалось слегка оторваться от наседавшего противника.
Ефимов окинул взглядом немногих уцелевших бойцов и окликнул тяжело дышавшего Боровикова:
– Федя!..
Они продолжали отходить, но сил бежать не осталось. Нагрузки последних дней, психическое и физическое напряжение длившегося, казалось, целую вечность боя сказывалось свинцовой усталостью.
– …командир с ребятами должен находиться уже далеко за садом. Обороняться в селе до последнего нам нет смысла. В конце концов окружат и перебьют.
Фёдор согласно кивнул.
– У нас есть только один вариант: отойти туда. – Ефимов махнул рукой, показывая далеко вперед, где от населенного пункта оставалась одна-единственная узкая улочка. – Там можно выставить заслон и сдерживать наступление хоть в одиночку.
Боровиков снова понимающе качнул головой.
– Короче, – Ефимов непроизвольно повторил привычку начштаба, – двигаетесь до конца улицы, затем по лощине до заброшенного сада. В саду вас уже не найдут.
– Я не понял, а вы?
– Я останусь и вас прикрою.
– Как это вы останетесь? – запротестовал старший сержант.
– Кто-то должен. – Ефимов мысленно ругнулся на Фёдора за то, что приходится разжёвывать очевидные вещи.
– Я и останусь, – предложение Фёдора застало Ефимова врасплох.
– Нет, – возразил он после секундной паузы.
Но Фёдор продолжал настаивать:
– Это я должен остаться на прикрытии. Что, если при отступлении меня ранят?
