игроки. Его знают и шулера. Но ни первые, ни вторые не следуют ему. Потому что просто не могут.
Игра — как наркотик. Она дурманит мозг сладкой иллюзией, что следующий кон — вот точно будет твой. И чем больше проигрыш, тем больше желание играть дальше. Это как болото, в которое ты провалился. Сначала по щиколотку, потом по колено, дальше — по пояс. И нужно бы возвратиться назад, пока не поздно. Но кажется, что вроде бы прошел самую глубину, дальше будет только мельче. Но мельче не становится. И ты тонешь, тонешь, тонешь…
Шулера знают цену этой ходьбе по трясине, потому что направляют игроков в нее. Но едва сами ступают на зловонную хлябь, как становятся заложниками собственной уверенности. Выиграю. Обману. Достану нужную карту.
Вот и сейчас я видел в глазах Дорошевича тот самый дикий блеск самоубийственной надежды. И это было хорошо. Это значит, что разум у него отошел на второй план, теперь игроком управляют эмоции.
— Игра закончена, — повторил я, но в тоне голоса сделал едва заметные вопросительные нотки, как бы приглашая Дорошевича на обсуждение этого высказывания.
— Нет, — прохрипел он. — Не закончена. Игра не закончена.
И с этими словами он вдруг резко нервно встал и достал из-за пояса револьвер.
— Игра не закончена… Она только начинается.
Глава 18
— Клим Климыч, что вы удумали? — насторожился Кощей, глядя на револьвер в руках Дорошевича.
Тот не ответил. В его глазах сияла злость, нестерпимая, кипящая, всепоглощающая. Проигрывать он не умел. И потому еще сильней сейчас кипел, словно самовар.
Я готов был и к такому повороту событий и потому был сконцентрирован на максимуме. Руки мои готовы были выхватить пистолеты и опередить противника. Я не сомневался, что сумею сделать быстрей него.
— Клим Климыч, давайте успокоимся? — предложил Кощей, обеспокоенный поведением своего спутника. — Мы сейчас все уладим.
Как он собирался улаживать все я не понимал, но уступать выигрыш не намеревался — не потому, что там была крупная сумма. Дело в другом. Сейчас нельзя ни в коем случае давать слабину, идти на попятную. На самом деле я даже был рад, что Дорошевич отреагировал именно так. Эмоции — это последнее, что нужно допускать в игре. И противник главное правило нарушил. Напрягало только одно — пистолет в его руках.
— Я хочу отыграться, — произнес внезапно Дорошевич.
Его голос был хриплым и больше походил на сиплый сквозняк.
— Каждый игрок имеет право отыграться.
— Верно, — кивнул я.
Это и в самом деле было так. Не только у дуэлянтов есть свой кодекс. У игроков, — настоящих игроков, — кто просиживает за игрой днями и ночами, кто ставки делает такие, что у обычных людей волосы на голове зашевелятся, есть свой негласный свод правил. И одно из них гласит: отыграться имеет право каждый. Но только если есть чем отыгрываться.
И именно на это я сейчас и рассчитывал.
— Отыграться имеете право. Я готов вновь сыграть с вами, — я сделал паузу, давая переварить сказанное Дорошевичу. Потом спросил: — Только что у вас есть, чтобы поставить на кон? Выигранная мной сумма достаточно велика. Что вы можете противопоставить ей?
Вопрос неприятно застрял в воздухе как заноза под кожей. Глаза Дорошевича безумно начали вращаться. Он скрипел зубами, хрипел, неистово кусал губу.
Так, рыба совсем рядом с крючком. Дождаться, когда будет проглочена наживка — и немедленно подсекать.
— У меня есть имение, — начал Дорошевич.
— Клим Климыч! — воскликнул Кощей. — Опомнитесь! Опомнитесь, пока не поздно! Вам нужно остановиться! Выпейте чего-нибудь, остыньте. И потом только принимайте решение.
Позволить послушать совета Кощея было нельзя. Пока бьют эмоции нужно действовать.
— Вам спутник прав, — произнес я. — Рубить с горяча не стоит. Имение, тем более родовое — это штука серьезная. Я не могу позволить, чтобы вы его проиграли.
Дорошевич рассмеялся.
— Ты настолько самоуверен, что думаешь, что выиграешь у меня имение⁈ — безумно расхохотался противник.
Он продолжал сжимать в руках пистолет.
— Могу выиграть, а могу и все проиграть, — осторожно ответил я. — Кто знает, что в следующий кон вычудит госпожа Удача? Но я настаиваю, чтобы вы не ставили имение. Есть идея другая.
— Какая? — тут же переспросил Дорошевич.
А вот теперь подсекаем.
— Ваша должность, — произнес я и на мгновение над столом повисла пауза.
— Что? Должность? — не понял Дорошевич. — Зачем тебе моя должность?
— Мне она ни к чему, — ответил я. — Но это ставка, по крайней мере, не оставит вас бездомным.
Взгляд Дорошевича стал другим, теперь в нем не было ярости, ее заменило смятение. Он ровным счетом ничего не понимал и от того искал подвох.
— Будем смотреть на вещи трезво, — продолжил я, понимая, что сейчас у меня есть максимум минута-две, чтобы убедить его согласиться. — Удача — штука непредсказуемая. Сейчас везет мне. А через мгновение — уже нет. Но может и продолжит везти. И тогда вам грозит остаться без жилья.
— Не переживай за меня! Не проиграю!
Ситуация выходила из-под контроля.
— К тому же что тебе будет с моей должности? В чем подвох? — продолжал Дорошевич.
Смятение проходило. Еще мгновение — и он начнет мыслить трезво. А это уже большие проблемы.
— Подвоха нет, — ответил я. — Но есть ставка чести.
Дорошевич вздрогнул. Остальные тоже напряглись. Ставка чести — это когда ты ставишь то, что важно тебе, но не принесет материального богатства твоему противнику. Практически ты ставишь на кон свою честь. Самая крупная ставка, которую только можно придумать.
И Дорошевича это должно было устроить, потому что в случае проигрыша денег он не терял, а чести у него и подавно не было.
— Клим Климыч, — обратился внезапно к нему Кощей. — Молодой человек дело говорит. Кто его знает, как пройдет игра? А остаться вам без имения очень плохо. Нельзя. Ну подумаешь должность? Другую найдете, в случае чего.
— А почему ты вообще решил, что я проиграю? — закричал Дорошевич.
— Да я просто…
— Я согласен! — рявкнул противник.
И повернулся ко мне.
— Принимай ставку — все твое выигранное против моей должности.
— Принимаю, — кивнул я.
Все облегченно вздохнули.
— Ну что же, — улыбнулся Дорошевич, тоже немного успокоившись.
И
