– Хотите, я вам анекдот расскажу? ...Сидит дедушка Ленин, чай пьет, заваренный из морковки. Подходит Дзержинский: «Что это вы, Владимир Ильич, сахарок-то вприкусочку едите. Размешали бы в чае, экономней будет». А дедушка Ленин ему отвечает: «Так больше не размешивается, товарищ Дзержинский»...
У главного редактора нет шрамов, которые могут побелеть. Его лицо проступает потом.
– Не смешно? – спрашивает Наташа, жалея о том, что рассказала анекдот.
– Так в какой вы должности? – сухо спрашивает он.
– Генерал-полковник! – чеканит она и сдвигает ноги по стойке смирно, одна кроссовка ударяется о другую.
– Какое задание выполняете?
– Веду съемку местности, товарищ главный редактор!
– А что вы такая веселая? – убирает папку в стол.
– У меня сегодня день рождения... И мне так надоело ждать у подоконника... Я его видеть уже не могу. Знаете, я прошлый свой день рождения в Испании отмечала, с подругой Мари-Кармэн, а сейчас я здесь, с вами...
– Что, ФСБ не может вас снова в Испанию отправить?
– Может...Просто... просто мне все это так надоело... Извините, я пойду...
На выходе она столкнулась с украинскими журналистами. Втроем они входили в кабинет главного редактора.
– Привет, фээсбэшники! – негромко окликнула их Наташа; пока слезы не успели сдавить голос, решила так пошутить, не одной ведь ей носить этот титул.
У «фээсбэшников» вытянулись лица.
– Приходите ко мне вечером, чаю попьем, я вам пленку намотаю... У меня сегодня день рождения...
– Ли-пуч-ка... – бросила ей вслед баба.
Она сидела на покрытом мхом валуне, в старой крепости, камни которой знали – все проходит, ничто не вечно, даже они сами. Круг щипало от слез. Плакала негромко, но в голос – здесь ее никто не мог услышать, разве что тень Лермонтова, при жизни бывавшего в этих местах. Просто ей все это так надоело...
– Тетя, ты почему плачешь?
Наташа вздрогнула. Подняла голову. Над разрушенной стеной торчала голова мальчика.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Мы тут русских убиваем, – мальчик поднял над головой железную трубу – детский гранатомет. – В войнушку играем.
– Тебя кто-то обидел? – спросил он.
– Нет, – Наташа вытерла ладонью глаза, подушечки пальцев почернели, она вспомнила, что стерла пририсованные Розой стрелки, и слезы снова покатились по щекам. – Просто у меня сегодня день рождения... Я всем говорю – у меня день рождения. Но никто меня не поздравит...
– Я тебя поздравляю. Могу подарить тебе каску. Она тебе подойдет. – Мальчик положил на стену самую настоящую зеленую солдатскую каску.
– Спасибо... Тебе она нужней...
День подошел к концу. Солнце покатилось к вечеру. Роза дула на чай. Наташа сидела, не поднимая набрякших век. В дверь постучали. Роза пошла открывать. Еще один ребенок сегодня ночью лишится дня рождения, тяжело подумала Наташа. Здесь толку в них – в днях рождениях – нет, но честно ли отнимать самый первый?
В кухню вошел Ширвани – смягченная копия Шамиля Басаева. Присел на стул, тут же заботливо подставленный хозяйкой.
– Кто тебя обидел? – комендант Ведено склонил голову набок, чтобы поймать ее опущенный взгляд.
– Просто мне все это надоело, – произнесла Наташа триста раз за день повторенную про себя фразу. – Хотите в плен возьмите, а хотите – пристрелите, только не надо больше про ФСБ... – а вот эти слова она собиралась сказать Шамилю Басаеву, подготовила их, когда шла от крепости домой, в сопровождении незнакомого мальчишки. Но раз пришел Ширвани, то и Ширвани сгодится.
– Завтра утром зайди в комендатуру, – сказал тот, вставая.
– Роза, откуда он знает, что меня обидели? – спросила Наташа, когда за комендантом закрылась дверь.
– Вай! – всплеснула руками та. – Все Ведено уже знает, что ты сегодня плакала... Чем хлеб резать, Наташа? Ни одного ножа в доме не оставили, ва-а-ай...
Утром солнце шпарило вовсю. Наташа поплевала на черный карандаш, стоя перед зеркалом, но краситься передумала. Схожу в комендатуру, решила она, пусть скажут, что хотели. И уеду. Надоело.
Войдя в комендатуру, поднялась на второй этаж, бросила взгляд в свой закуток – на одинокий подоконник. На секунду ей показалось, она видит у него саму себя, стоящую, прислонившись к стене, глядя не в окно, а на деревянную планку подоконника, неровно выкрашенную белой краской. Разглядывает разводы, оставленные грубой кистью, стараясь угадать в них формы предметов или животных – вот этот развод похож на кошку, этот – на жирафа, а этот – на папаху деда Муслима... Она так долго стояла в этом закутке, что, кажется, продавила собой трафарет в воздухе, и теперь будет мерещиться всем, кто сюда заглянет.
Коснулась костяшками пальцев двери приемной. Приоткрыла.
– Заходи, – послышался голос Ширвани.
Все в приемной встали – сам Ширвани, Шамиль Басаев, Асланбек Большой и два незнакомых крупных боевика. Первым встал Шамиль Басаев, остальные последовали его примеру. По старой традиции в Чечне вставали при появлении старших. При появлении женщин не вставали никогда. Наташа была не настолько глупа, чтобы не понять, это – новая шутка Басаева-старшего.
– Садись, – сказал он ей, сам садясь.
На нем был кожаный картуз.
– Зайди сегодня к главному редактору газеты, – Басаев улыбался.
– Не пойду, – буркнула Наташа.
– Пойдешь, – Басаев надавил на букву «й». – А если тебя еще кто-то обидит, захочет расстрелять или взять в плен, сразу говори, что пожалуешься Шамилю Басаеву...
– Пойдем, сниму тебя у подоконника, там свет хороший, – примирительно сказала она. Обида забывалась.
– Сколько километров пленки со мной ты уже сняла? – спросил Басаев. – Тебе еще не надоело меня снимать? Сколько тебе фотографий нужно, чтобы ты перестала меня фотографировать.
– До бесконечности, – ответила она. – Ты сам не замечаешь, как быстро меняешься. На всех моих фотографиях ты разный.
– Чем сегодня я отличаюсь от того, каким был вчера?
– Сегодня ты в шапке, а вчера в бантике был...
– В каком бантике?
– Ну, в этом – зеленом...
– Ха-ха-ха... Наташа, а сколько тебе за меня платят?
– Да по-разному... В «Независимой» меньше доллара за фото, но там, вообще, гонорары низкие, в других – по доллару.
– Значит, я стою не дороже доллара... – Басаев потер лоб и перестал улыбаться. – Надо это исправлять... – сказал он, и Наташа пожалела, что не преувеличила его стоимость.
– На западе, я слышал, за меня платят больше, – сказал Басаев, и снова потянуло палыми листьями. – Надо эту ситуацию в России исправлять...
– Шамиль, – сглотнула Наташа, – почему люди убивают друг друга? Зачем война?
– Есть несколько причин воевать, – он еще раз потер бровь и отвел глаза. Говоря, редко смотрел в глаза собеседнику, а вот когда спрашивал, смотрел в упор. – Это – во имя Аллаха, месть и за землю. Кто с оружием в руках умрет, к Аллаху попадет. А Калашников – очень хороший автомат...
– А если у каждого человека будет по автомату? Это значит, что каждый кого-нибудь убьет... Убьет человека. А у любого человека есть мама. Шамиль, ты же сам знаешь, у него есть мама. Она его родила, растила, человек долго рос... Просыпался и засыпал, ел, читал книжки, думал... И все это ради чего? Ради того, чтобы пришел автомат и убил его. А значит, все, что было до, – напрасно? Так?
Басаев смотрел на нее. Остальные молчали. Позже он станет террористом номер один, но пока Наташа видела в нем нормального человека, который заступался за нее, и не могла представить его убивающим. Она знала, что все они, сидящие сейчас в приемной, убивали. Может быть, даже сегодняшним утром. Они говорили ей: «Привет», вставали с мест в шутку, но она ни на минуту не забывала, о том, что война – их профессия.
– Шамиль, ты кого-нибудь убил?
– Ты злоупотребляешь моим терпением, – спокойно сказал он.
– Скажи, я все равно ничего не напишу, ведь не умею, только фотографирую... Все равно я ничего не могу понять, что тут у вас происходит.
– В наших отрядах есть наемники, они очень злые, – наконец, проговорил он, растянув все гласные в слове «наемники». – Они не просто убивают, – как обычно, отвел он взгляд, – они издеваются...
– Отрезают уши, нос, половые органы, – мрачно вставил Асланбек, – а потом убивают...
– Мои бойцы – мальчишки по сравнению с ними, – продолжил Басаев, – они получают удовольствие, они не могут жить без убийств, это потребность... Поэтому они у меня в отряде, без них нельзя... Они дорого стоят, но нас поддерживает весь арабский мир. Но тебе этого лучше не знать.
– Шамиль, убить – это страшно? – снова сглотнула она.
– Ты злоупотребляешь, – он поднялся и, больше никому ни слова не говоря, вышел из приемной.
– Что ты к нему пристала? – накинулся на нее Асланбек. – Страшно, не страшно... А как ты думаешь? Первый раз может стошнить. Плохой сон приснится. Не надо смотреть в глаза, когда убиваешь. А потом привыкаешь и ничего не чувствуешь...
Басаев вернулся. Улыбнулся.
