Басаев вернулся. Улыбнулся.
– Пойдем, сфотографируешь меня у своего подоконника...
Солнце ударило из окна Басаеву в спину.
– Я тоже хотел стать журналистом, – сказал он, опираясь рукой о подоконник.
Наташа направила на него объектив, направила в самое сердце, занесла палец.
– Да, поступал на журфак, сочинение провалил, у меня плохо с русским языком.
– А я тоже на курсы туда ходила, подготовительные в МГУ, когда на стройке работала. Такая обстановка была на работе, хотелось другого общения, с кем-то поговорить, чтобы не отупеть...
– Я мечтал быть журналистом.
– Ну вот я работаю журналистом, а МГУ не заканчивала.
– Сейчас так можно, – Басаев повернулся в профиль, – тогда было нельзя. И с деньгами у меня тогда было плохо...
– А ты хотел быть фотографом или пишущим?
– Пишущим... Ты в ФСБ мои фотографии сдаешь?
– А чего их сдавать? Они сами из газет сканируют...
– Почему твой муж тебя сюда отпускает?
– А у меня нет мужа...
– Выходи замуж здесь. Здесь неженатых полно.
– Спасибо, я лучше в другом месте поищу, – нажимает на кнопку. Кры-ы-ык.
– Сейчас война закончится, и надо серьезно заниматься этим вопросом – нацию восстанавливать. Столько населения погибло... Тебя кто-нибудь в Москве обижает? – Он снова повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза.
– А что?
– Я наказать могу... У меня руки длинные...
– Машка у меня пропала... Вот если бы ты помог ее найти?
– Какая Машка? – напрягается Басаев.
– Кошка моя... Приезжаю из командировки, а Машки нет. Машка, она умная такая, каждый вечер меня на остановке с работы встречала. Спрашиваю соседей, где Машка. Говорят, сосед убил. Урод...
– А кто этот сосед?
– Че-че-нец...
– За что он Машку убил?
– Я уезжала, она гадила в коридоре.
– Это плохо – то, что гадила.
– Зато она мышей ловила. Там мышей было полно. Теперь опять заведутся.
– Я разберусь с этим вопросом.
– С мышами?
– С чеченцем. А вот за кошку – не обещаю.
Наташа снова нажимает на кнопку.
– Встань вот так... – она подходит, протягивает руку, дотрагивается до его локтя, желая развернуть к окну.
– У-бе-ри...
– Что? – леденеет Наташа.
– Руку у-бе-ри и не смей ко мне прикасаться. Газ-зза-ват идет, жена не смеет ко мне притрагиваться. Ты – чужая женщина – не прикасайся ко мне.
– Хорошо, прости меня, я хотела просто повернуть к солнцу. Я больше не буду. Только не кричи на меня...
– Я на тебя не кричу. Ты не знала. На первый раз тебе прощается. Но мне придется много молиться. Второй – не прощу.
Он действительно на нее не кричал. Никогда не кричал, но повторять не любил, это она уже усвоила.
– Скоро мы отсоединимся от России, у нас будет своя независимая страна, – спокойно сказал он. – Пригласим сюда англичан, американцев – восстанавливать города. Детей пошлем учиться за границу, чтобы чеченцы стали самой умной нацией.
– Никто вам этого не даст, – осторожно вставила Наташа. – Вы сюда сразу НАТО позовете.
– Да, позовем.
– Вот и не даст вам Россия независимости.
– Посмотрим, – Басаев поглядел в окно. – Посмотрим, – повторил он. – Мы скоро в Москву придем и устроим там то, что Россия устраивает здесь.
– Что?
– Будем дома взрывать.
– Но там люди, они ни в чем не виноваты. Там люди и дети...
– Наши люди и дети тоже ни в чем не виноваты...
Наташа навела объектив на лоб. Прицелилась. На лоб Басаева упал блик. Нажала на спусковую кнопку.
– Посмотрим...
Пройдет время, и она будет снимать работу спасателей на оставшихся после взрывов завалах по улице Гурьянова в Москве. Снимать и думать – а кошку он тогда пожалел.
Ведено облетела новость – российские войска взяли Шали. Соседнее село Элистанжи уже бомбили. В Ведено ждали небывалого обстрела. По каким-то одним жителям известным подсчетам, он должен был начаться через неделю. Они укрепляли подвалы. Говорили, в первую очередь будут бомбить комендатуру. От дома Розы до комендатуры было рукой подать.
Мальчишки бегали по пыльной дороге, зажав под мышками обрезки металлических труб. С виду ничего не изменилось, но в воздухе пахло по-другому. Казалось, горы плотнее сомкнулись вокруг села, становясь на его защиту, и даже старая крепость подобралась, ощетинилась зубцами мшистых камней. Ведено жил в ожидании обстрела.
– А вас сегодня по телевизору показывали! – пробежали мимо нее мальчишки, поднимая столб коричневатой пыли.
– Тра-та-та-та! – доносились звонкие детские голоса. – Тра-та-та-та!
– И-и-у, и-и-у... Дж-ж-ж-ж!
– Ты убит! Убит!
– Ребята! – обернулась Наташа. – Кого показывали, не поняла!
– Вас! – закричали мальчишки. – Сказали, что вы пропали!
«Ерунда какая-то», – сказала Наташа про себя и пошла дальше – к главному редактору газеты «Ичкерия», как велел ей Басаев.
С ней поравнялся боевик, незнакомый, но не раз встреченный во время прогулок по селу.
– Тебя по телевизору показывали, – обратился он к ней.
– А что сказали? Не поняла...
– Сказали, что давно не выходишь на связь, что пропала, сказали.
«Бред какой-то, – думает Наташа, поворачивая в сторону комендатуры. Не могли ее объявить в розыск – некому. Она всего три недели в Ведено, предыдущие поездки длились не меньше, но никто ее не искал. Она давно не звонила в Москву, потому что в Ведено не было телефонной связи, в Москве это должны понимать. Впрочем, откуда Москве знать, что тут нет телефона... Но ведь и прежде она не давала о себе знать... Бред какой-то. Но не сговорились ведь они – мальчишки и боевик!»
Заходит в комендатуру, поднимается на второй этаж. На подоконник не смотрит – принципиально.
«Тук-тук-тук».
– Заходите!
– О, Наташа! – приветствует ее Ширвани. – Собирался за тобой посылать. Тебя по телевизору показывали.
– Серьезно?
– Правда. В «Новостях» показывали. Сказали, что ты пропала. Они там не знают, что ты у нас в Ведено приписалась. Тебе надо туда сообщить, что жива.
– Ладно, придется ехать в Назрань.
Придется ехать в Назрань ради одного звонка. В первую очередь нужно позвонить матери. Та, наверное, перепугалась, увидев ее фотографию в «Новостях», и теперь шумит большой грудью на всю квартиру. Ее фотография... Интересно, какую показывали? Страшную или красивую? Нужно снять себя красиво и передать фото во все редакции, которые в будущем могут ее искать через телевизор. Чтобы вся страна знала, какая она, Наташа, красивая. Жаль, в полный рост не покажут.
Главный редактор «Ичкерии» пожаловал в дом Розы сам. Он оставил в редакции свою чеченскую брезгливость и бумажные папки. Рассказывал о событиях в соседних селах – тех, которые интересовали его газету и могли заинтересовать Наташу. Предлагал съездить на место событий вместе.
– Спасибо, – поблагодарила Наташа, в отличие от него она не могла быстро оттаять, и под влиянием вынужденной ласковости главного редактора забыть тот крепостной камень, на котором плакала в свой день рождения. Ей казалось, она до сих пор задом чувствует его холод. Камень был холодным. – Завтра я уезжаю в Назрань. Вернусь, обязательно к вам зайду...
Она сняла с гвоздя на стене свои штаны и свитер, сложила в сумку. Посмотрела по сторонам – ее расческа на тумбочке возле софы. Туда же ее – в сумку. Роза сидела на табурете за столом, подперев щеку рукой, и с какой-то тоской следила за ее сборами.
– Уезжаешь... – в который раз выдохнула она. – Ваа-ай...
– Роза, ты целый день на работе, а твои дети бегают во дворе, – Наташа застегнула «молнию» на сумке. – Село будут бомбить, вы живете рядом с комендатурой. Детям здесь нельзя оставаться.
– Я не могу уехать, – вздохнула Роза, отнимая ладонь от щеки. – В госпитале нужны руки... А я мужа жду. Я уеду, он вернется. Дома никого. Плохо будет...
– Плохо будет, если твои дети погибнут!
– Что ты от меня хочешь, Наташа? – обиделась Роза и ушла к раковине мыть посуду. – Я все равно никуда не поеду.
– У тебя есть родственники в Ингушетии?
– Мать в Назрани живет...
– Мать в Назрани?! Так почему же ты до сих пор к ней детей не отвезла?!
– У меня нет денег на дорогу, – Роза окончательно обиделась и терла тряпкой посуду, демонстративно не поворачиваясь в сторону Наташи – могла бы и сама догадаться, что у нее денег нет.
Наташа походила по комнате – по часовой стрелке и против. Измерила ее вдоль и поперек. Посидела на софе. Постояла у окна. Попинала сумку. Роза оттерла и сполоснула всю посуду. Расстелила на столе чистое полотенце, поставила на него сушиться стаканы и блюдца. Ножей и вилок в доме по-прежнему не было. Роза молчала, но ее одеревеневший затылок и затекшая спина как будто говорили – могла бы и сама догадаться и не унижать Розу ненужными вопросами. Вопросами, без которых можно было бы обойтись.
– Я отвезу детей в Назрань, – наконец, решилась Наташа.
Если Роза согласится, путешествие через разбитые войной города по неспокойным дорогам с тремя детьми будет мучительным. Но она не могла просто взять и уехать из села накануне обстрела, оставив босых детей, с которыми несколько недель жила бок о бок, во власти события. А потом вернуться, когда все затихнет, и героически снять последствия этого самого события. Нет, так она не могла.
