Обещаю тебе, Ребекка, что бы ни случилось, я сохраню тебя в себе, ты навсегда останешься в твоей комнате и внутри меня самого. Здесь, на ул. Росундавеген, 50, по которой каждые десять минут с таким грохотом проносится автобус 515 в сторону центра Стокгольма, что дребезжат окна, — ты помнишь, мы всегда об этом говорили, когда я укладывал тебя спать?
Микаель подошел к письменному столу и выдвинул ящик.
Он лежал здесь. На своем месте. Золотистый локон ее волос, который он поместил в пробирку и запечатал. У него несколько таких пробирок. Несколько локонов. Он спрятал их и запер в банковскую ячейку.
Он опять вошел в кухню и вытер слезы со щек. Черт побери, подумал он, я собираюсь жить, жить — ты помнишь, как я поклялся тебе, Ребекка, когда они отключили респиратор в больнице Астрид Линдгрен и твоя мама упала мне на руки?
Он опять подумал о ее маме, к тому моменту они не обнимались уже несколько лет, и держать ее там, в палате, было тяжело и неловко.
Я буду жить, подумал он, это просто, в этом есть смысл, я буду жить дальше.
И я буду писать, это единственное, что я умею, я опять буду писать — продолжу заниматься моим проектом о Соландере. Он опять заглянул в газету и опять несколько раз прочел одно и то же предложение: «Она говорила о том, что получила украденное письмо, написанное одним из учеников Линнея». При этом он почувствовал какую-то пульсацию, почувствовал прилив силы и желания.
Теперь. Теперь, когда книга так долго лежала без дел, почти два года, — наконец что-то произошло!
Он очнулся и посмотрел на мобильный телефон. Прошло двадцать четыре минуты.
Он опять быстро набрал номер Поля Эльмера.
— Да, алло, — раздался голос, на этот раз он звучал немного спокойнее.
— Да, привет, я тебе уже звонил, — сказал Микаель.
— Да, помню. Что тебе надо?
— Я только хотел бы… не могли бы мы увидеться и немного поговорить о том, в чем ты недавно участвовал?
— Значит, ты тоже журналист?
— Ну, я писатель, если можно так сказать. Это не играет никакой роли. Но что скажешь? Мы сможем увидеться?
Поль, похоже, думал.
— А мы не можем поговорить по телефону? — спросил он.
— Лучше бы встретиться.
— А о чем речь?
— Как я уже сказал, лучше мы увидимся и тогда поговорим. И обещаю, ни в какой газете я ничего писать не буду. Речь идет о гораздо большем, ты ведь тоже это понимаешь, тут не только одно убийство.
Поль опять замолчал.
— Гм… Что ты имеешь в виду? Почему гораздо больше?
Микаелю показалось, что внезапно в голосе Поля послышалось беспокойство, и он подумал: «Что это с ним?»
— Я знаю об этом гораздо больше, чем все остальные. Думаю, мы оба заинтересованы во встрече, — сказал Микаель. — Как можно быстрее. По-моему, нам есть о чем поговорить.
Несколько секунд Поль молчал, а потом ответил немного испуганно:
— Где мы увидимся?
35
Когда Ида и Лассе опять сели на заднее сиденье, отец и сын отхлебнули из своих фляжек.
— Малыш, — произнес сын, быстро обведя машину глазами. — Прекрасно, что ты об этом позаботился, я тебя действительно уважаю и хочу, чтобы ты это понял, но скажу тебе две вещи. Первое: волк никогда не ляжет умирать посреди дороги. Сколько бы варфарина он не получил. Должно быть, его туда положили. Разве не так?
Лассе молчал.
— И второе! — сын почти кричал. — Твоя болтовня о включенных фарах… Камер с обеих сторон достаточно, чтобы они увидели регистрационный номер сзади. А теперь скажи, пожалуйста, что бы ты говорил, если бы с нами связалась полиция?
Ида посмотрела на Лассе. Сначала он сидел молча. Потом заговорил глубоким, спокойным басом.
— Полиция не позвонит. Так они капканы не ставят.
— Что ты об этом знаешь?
— А ты что, видел камеры?
Мужчины молчали.
— И если бы они такое сделали, — продолжил Лассе, — они бы вас вряд ли недооценили. Им известно, что вы профессионалы и знаете, что сам волк вот так не ляжет.
Он продолжал немного быстрее:
— Вы что, думаете, что холодильники их патологоанатомов набиты волками? Которых они переправляют из Уппсалы и наудачу бросают вот так на забытую Богом дорогу? Думайте логично, господа, и успокойтесь.
— Но они в нем копались, — возразил сын. — Откуда тогда эти затверделости? Они что-то используют при вскрытии.
— Нет, нет. Так не бывает. Поверьте мне.
Опять стало тихо. Наконец отец успокоился, сделав глубокий вдох, и пробормотал что-то о том, что все подозрения, похоже, несколько преувеличены.
— Мы должны были слышать о такого рода тактике, — сказал он, — если бы полиция ее действительно использовала. Думаю, ты прав, Малыш.
— Наоборот, надо радоваться, — сказала Ида. — В смысле, что волк мертвый!
Тут сын ухмыльнулся, а за ним и отец. Он завел мотор и включил передачу.
— Ты права, девка.
— И не нужно думать о чертовщине.
Они продолжали смеяться. Отец вынул свой мобильник и начал посылать sms’ку, одновременно ведя машину твердой рукой. Он читал координаты на навигаторе рядом с рулем и посылал сообщение.
Они спокойно продолжали свой путь и выехали на более широкую дорогу без указателей. Отец переключил передачу.
Сын включил стерео и выпил еще. Он сидел и подпевал «Back in Black» AC/DC, а потом какую-то мелодию «Гласвегаса», барабаня пальцами по перчаточному отделению, пока не замолчал.
Вскоре Ида заметила, что сын начал громко дышать, особенно при вздохе. Она посмотрела на Лассе, который, похоже, тоже это заметил.
Через какое-то время Лассе наклонился вперед.
Сын дышал еще более напряженно.
Первым спросил отец.
— Что с тобой, тебе надо пописать?
— Нет, черт возьми, — ответил сын, ерзая на сиденье. — Просто… Жжет как… Черт!
— Что такое?
— Жжет как в аду!
Отец снял одну руку с руля и зажег свет в салоне, продолжая вести машину. Сын снял перчатки.
— Какого черта!
— В чем дело?
— Ааа!
Отец притормозил. Сын держал руки перед собой. Из больших пальцев сочилась кровь.
— Что это?
— Что ты сделал?
— Что? Ничего не я делал… Ай, жутко больно!
Отец внимательно посмотрел на его большие пальцы.
— Ты что, отморозил пальцы? Сколько ты так ходишь? Если замерзаешь, говори!
Внезапно сын заплакал. Он вскрикнул два раза, схватил фляжку и, дрожа, выпил ее до дна, а потом напрягся всем телом и сорвал с себя маску. Пот лил по переносице к подбородку, смешиваясь со спиртом, который сочился из уголков рта и капал ему на руки.
— Что, так плохо? — спросил отец.
Ида заметила, что Лассе явно озабочен, а потом, похоже, принял решение.
— Его надо к врачу, — сказал он спокойно, жестом приказывая Иде вести себя тихо. — Дай мне свой мобильник, я позвоню.
Отец кинул ему мобильник и попытался дать сыну бутылку с водой, но в ответ сын только закричал. Теперь он лежал, плотно прижавшись к двери машины. Тем временем Лассе говорил с кем-то по телефону.
— Дело обстоит так, — сказал он, закончив разговор. — Ближе всего Вильхельмина, но дежурный врач есть в Сторумане.
— Сколько нам туда ехать, — быстро бормотал отец, — сначала на большую дорогу, а потом еще около трех миль?
Сын продолжал плакать, ударяя ладонями по стеклу.
— Помогите! Помогите!
— Наверняка это всего лишь обморожение, — громко сказал Лассе, — коварная штука, может начаться незаметно, я раньше такое видел.
Он опустил перегородку и стал быстро рыться в мешках, лежавших на платформе. В конце концов он достал маленькую зеленую тряпичную сумку, а из нее вынул аптечку с иглами и стеклянными трубочками.
— Это обычный ксилокаин, он всегда при нас, на случай, если в кого-то нечаянно выстрелят.
Он быстро приготовил короткий и узкий шприц.
— Да, сделайте мне укол, — прошептал сын, — сделайте!
— Останови, — велел Лассе, и отец затормозил.
Лассе нагнулся между сиденьями, и Ида увидела, как сын вытянул руки вперед. Светло-розовая кожа начала менять цвет, и на запястье появилось бледное пятно.
— Подожди минутку, — спокойно сказал Лассе и уколол шприцем в нескольких местах на ладонях обеих рук, — сейчас станет легче.
Отец рывком снялся с места и быстро набрал большую скорость. Сын сначала громко стонал, но потом немного успокоился.
Вскоре они выехали на недавно расчищенную пустую трассу Е45. Они миновали указатель на Витбергер, и отец поехал дальше через покрытую снегом низменность сразу же за Норрхеденом. Они опять оказались в лесу. Они проехали Скавшёбю и Винлиндсберг, и им навстречу попалась лесовозная машина.
Несмотря на скорость, глаза у Иды закрывались.
— Черт! — раздался голос отца.
Впереди, через несколько сотен метров, на дороге мерцали две вращающиеся голубые фары стоящей машины.
