все знают, как тебя зовут на самом деле. А потом найдут и убьют.
— Ладно, придумай мне имя, — завопил Кунрат.
— Я буду брат Лукас, — сказал Дисмас, взяв имя Кранаха, чтобы поддразнить Дюрера. — Ты, Кунрат, будешь брат Вильфред, Нуткер — брат Кутберт, а Ункс…
— Кутберт? — переспросил Нуткер. — Не хочу быть Кутбертом.
— Почему?
— Это пидорское имя.
Дисмас снова вздохнул:
— Кутберт был святым, а не содомитом. Но это твое дело. Какое имя тебе нравится?
— Все равно какое, только не Кутберт.
— Ну, например, Теобальд… Устраивает?
Нуткер пожал плечами, и Дисмас продолжил:
— Ункс, ты будешь брат Зигмунд. Дюрер… ты будешь брат Нарс, в честь святого Нарцисса.
Дюрер злобно зыркнул на него.
— Вот только не надо дуться! Святой Нарцисс был иерусалимским епископом. Он жил во втором веке и однажды превратил воду в лампадное масло. Идеальное имя для художника.
— Впервые слышу про такого.
— От художника никто и не ожидает познаний в истории. Так, Магда, ты будешь сестра…
— Хильдегарда!
Дисмас уставился на нее.
— В честь святой Хильдегарды Бингенской, — пояснила Магда. — Ее еще называют рейнской Сивиллой. Очень праведная женщина. Она никогда не сквернословила.
Из распадка путники вышли на большую дорогу и влились в поток паломников.
Дисмас велел примечать все на пути. Вполне возможно, что придется срочно ретироваться из города, и тогда будет важна любая мелочь.
Сначала дорога шла полями, где трудились монахи из монастыря на холме. Дальше, по берегам реки Лейс, стали попадаться хижины и дома.
Через реку был переброшен мост с каменными опорами и водорезами. Его настил был сложен из толстого бруса.
— На итальянский манер, — заметил Дисмас. — Смотрите, в торце брусьев прорублены захваты. Настил можно быстро разобрать, чтобы остановить неприятеля.
— Как подъемный мост, который не подъемный, — заключил Дюрер.
— Для монахов, которые не монахи.
Они приблизились к воротам Затворников — главному въезду в город. Через ров под городской стеной был перекинут настоящий подъемный мост. У ворот образовался затор: стражники взимали с паломников плату за вход в город, что вызывало бесконечные заминки и препирательства. После недели странствий по высокогорным лесам Божа шум толпы какофонией отдавался в ушах. А уж какая вонь!
Улица у крепостного рва была заставлена палатками и шалашами паломников. На мелких рынках шла бойкая торговля. Здесь продавали и предлагали на обмен всякую всячину: птицу, рыбу, дичь, вино, церковную утварь, целительные бальзамы, эликсиры, тинктуры, настойки и прочие лекарства от всевозможных хворей.
Дисмас с презрением истинного знатока глядел на барыжников, бойко торговавших реликвиями весьма сомнительного происхождения. Он насчитал четыре терновых венца. Целиковых. Копии Шамберийской плащаницы встречались на каждом шагу, любых размеров — от столовой салфетки до пододеяльника. Одна такая копия, растянутая между двумя шестами, почти соответствовала размерам оригинала: четырнадцать футов на четыре. Грубо намалеванный образ Христа отличался чудовищной аляповатостью. Автор этой мазни, он же продавец, гордо стоял рядом, растолковывая зевакам жуткие подробности.
— Надеюсь, у тебя выйдет лучше, — сказал Дисмас Дюреру.
Дюрер презрительно фыркнул:
— Ставлю пять гульденов, что это гишпанец.
— Почему?
— Посмотри, сколько кровищи. Иберийцы просто обожают расчлененку. Жить без нее не могут. Ни один ибериец не в состоянии написать натюрморт с цветами и фруктами, не приткнув рядом сочную свежесрубленную башку. Отними у иберийца красные пигменты: массикот, синопль, кармин, кошениль, терра-розу, охру, марену, сольферино, поццуоли, сиену, киноварь, сурик, амарант и багрец, — и он вскроет вены и станет писать собственной кровушкой. На Иберийском полуострове не было и нет ни единого приличного живописца. Они слишком долго прожили под басурманским игом. С маврами портретов не попишешь — сразу руки отсекут. А вот в остальном они опередили нас на века — и в медицине, и в астрономии, и в математике.
Вся компания подъехала к ксенодохию — приюту для неимущих паломников. Можно было подыскать и более комфортное проживание, но Дисмас решил, что странствующим монахам здесь самое место. Из ксенодохия несло миазмами переполненных выгребных ям, клопами, малярийными испарениями, гнойной язвой, прокисшим вином и заплесневелыми лепешками. Все приуныли, а Дюрер заявил, что ни за что на свете не поселится в этом, как он выразился, задристанном гадюшнике.
Дисмас начал увещевать приятеля. Он напомнил брату Нарсу, что тот принял обет не только нищеты, но и послушания. Брат Нарс ответствовал, что на обеты ему плевать и что он немедленно отправляется на поиски приличного жилья. Дисмас, не расположенный терпеть очередную Дюрерову истерику, скрипнул зубами и предложил брату Нарсу напроситься в гости к герцогу и вытребовать себе апартаменты, сообразные его величию.
Прения продолжались на стабильно повышающихся тонах. Магде пришлось вмешаться, чтобы монахи не принялись прилюдно мутузить друг друга. Она предложила на время устроиться al fresco,[10] в городском саду за углом, неподалеку от ворот Затворников. Все единодушно согласились, сочтя это вполне приемлемой альтернативой соседству с прокаженными, даром что эти несчастные любезны и угодны Господу.
Бивуак устроили под платанами. Здесь продувало ветерком и открывался прелестный вид на реку. Ландскнехтам было велено найти конюшню и запастись провиантом и вином, а заодно и разведать что-нибудь полезное. Дюрер, взбешенный дебатами у ксенодохия, отправился исследовать окрестности в одиночку.
Дисмас и Магда, расстелив одеяло в тенечке, уселись рядышком, будто влюбленные на пикнике. Монашеские рясы несколько портили впечатление.
— Дисмас…
— Лукас. Слушаю, сестра.
— У нас есть хоть какой-то план?
— Есть. Плащаницу будут вывешивать на стене замка, с балкона Святой капеллы. Ежедневно, с шестого по девятый час — именно столько времени длились страдания Иисуса на кресте.{24} Брат Нарс подберется поближе, хорошенько все разглядит, а потом изготовит точную копию на холсте, купленном в Базеле.
— А дальше что?
— Дальше? Дальше… мы подменим плащаницу. Вот и все.
— И как же мы ее подменим?
— Как только брат Нарс нарисует копию — это надо сделать быстро, а брат Нарс не самый расторопный художник, — мы все побежим к стене замка, дождемся, когда вывесят плащаницу… И устроим живую лестницу. Высота стены — футов семьдесят. Или восемьдесят. Если встать друг другу на плечи, то тот, кто окажется на самом верху, дотянется до плащаницы. На самом верху будешь ты, потому что ты самая легкая. Надо хорошенько дернуть за нижний край плащаницы и вырвать ее из рук архиепископа и дьяконов. А взамен швырнуть им копию. А потом… Потом мы все пустимся наутек. Стремглав промчимся по городу, пронесемся по подъемному мосту и скроемся в горах. Вот такой у нас план.
Магда ошеломленно уставилась на него:
— Это…
— Да, он несколько недоработан… — сказал Дисмас. — Точнее, вообще не проработан.
Они умолкли,
