ведь там проиграть он мог – и был близок к этому во время дебатов с губернатором Нью-Гэмпшира, когда тот устроил ему экзамен по международной торговле. Санит, как обычно, рычал, плёл словесные кружева, вскидывал руки, но так и не смог объяснить, как функционирует сетевой фондовый рынок и что такое специальные права заимствования.
Замечательно, что именно Санит – дитя демократии, законный наследник от брака популизма с охлократией – стал тем, кто поставил на паузу многовековую демократическую традицию США. После него партийный кризис углубился настолько, что власть перешла в руки олигархических группировок – и спустя две с лишним тысячи лет Америка повторила путь Рима, из республики стала империей.
Как и при античных принцепсах-императорах, политическая дискуссия в США сегодня сведена к борьбе за внимание президента-автократа, а реальная оппозиция загнана в подполье. И не факт, что крах этой новой теодемократии обойдётся человечеству дешевле.
Будучи реалистом, я не могу отрицать вред ежесезонной смены власти; будучи разумным человеком, впрочем, я никогда не смирился бы с тем, что необразованные, нахальные и самоуверенные павианы будут диктовать мне, как жить.
Удача мне благоволила, и я не устаю повторять, как счастлив родиться и жить в свободном обществе. В обществе поверх границ, в обществе вне финансовых трудностей, в обществе новой аристократии, которую я всеми силами пытался превратить в нормальную меритократию, которая, я верю, есть единственная разумная форма управления человечеством.
Но я никогда не забывал, что ветер удачи переменчив.
Со всеми моими талантами и способностями я вполне мог родиться не в семье миллиардера-сумасброда Авельца, а, к примеру, в племени химба в Намибии, или в деревне где-нибудь в Центральном Китае, под звуки перестрелок, или в семье фермеров в Кентукки, где в окружной школе вместо теории эволюции стали преподавать младоземельный креационизм, а чтобы попасть в университет, требуется вступить в ряды одной из протестантских сект.
Свобода – это воздух, понимаете? Получил сам – передай другому. Эта нехитрая логика сформировала мою жизненную этику, и исходя из неё, представив, во что обратится Америка под пятой Бальдира «Зверя» Санита, я вознамерился ему помешать.
Помню, как впервые обратил на него внимание. Я возвращался в Ньюарк из Нью-Хейвена, где Организация проводила экологический саммит, на котором откровенно скучал, шатаясь с делового завтрака на невкусный обед и пытаясь не уснуть. Какой-то журналист кинулся с разбега на мою охрану и получил по голове, но едва я повеселел, ожидая скандала, как явилась пресс-служба и всё замяла.
Помощник прислал мне фотографии из Эфиопии: там правительственный спецназ зачистил логово джихадистов – и всё бы ничего, вот только вместо опасных террористов бравые спецназовцы перестреляли студентов и сняли с них скальпы. Жестокие, но тупые ублюдки – один из них сделал фотографии и выложил в Сеть, и теперь кое-кто в Эфиопии жил в ожидании моего праведного гнева.
Я думал, как лучше преподнести докладную генсеку, пока ехал в машине обратно в Ньюарк и параллельно листал новости. Увидел речь Санита и сообщение, что республиканцы рассматривают его номинацию на пост президента. Я слышал про него, он вроде даже захаживал в Ньюарк, но так резко выйти в публичную политику… Я насторожился. А то, что я услышал в его речи, меня встревожило вдвойне.
Нет, он сделал обычные оговорки, которыми политики всего мира пытались отпугнуть назойливого Авельца: ко всем мы относимся с равным уважением и прочее. Но он сказал, цитирую, «атеист вряд ли может стать достойным гражданином», и он «приложит усилия, чтобы вернуть блудных сынов в лоно великой страны». В лоно великой страны, сказал он, а не в лоно великой церкви. Так, мимоходом, он Соединённые Штаты Америки, светское государство, созданное деистами, объявил теократией.
Никто даже не заметил.
И только я недоумевал: не ошибка ли это спичрайтеров, которые вместо заготовленной для кандидата в президенты речи всучили ему набросок воскресной проповеди телеевангелиста?
Как глава своей конгрегации, Санит часто выступал в Сети и на христианских митингах, и речь, которую он произнёс на съезде, гораздо больше подошла бы одному из таких мероприятий. Но публике нравилось – в этой экзотике было очарование. Республиканцы семьдесят три раза прерывали его аплодисментами.
У меня есть гипотеза: американцы долго ждали, когда с трибуны Капитолия им скажут то же, что говорят с кафедры. Дождались. Бальдир Санит пришёл и торпедировал наши представления о политической борьбе. Его кличка Зверь, запущенная «Вашингтон пост», имела двойное дно.
Неистовость, напор, ярость – но его главным тайным оружием всегда была экзотичность. В этом смысле он и был «зверем» из тропиков, поглядеть на которого сбегается весь люд. Потому-то он и раскатал нью-гемпширца: тот сыпал цифрами и демонстрировал квалификацию – а Зверь танцевал и жонглировал; признайтесь, смотреть на циркового тигра интереснее, чем слушать лекцию профессора в скучном твиде.
Вскоре после объявления о номинации он приехал к нам в штаб-квартиру.
До сих пор я ничего не предпринимал. Дел у меня было по горло, и лезть в предвыборную гонку сверхдержавы мне не очень-то хотелось. Я ещё питал робкую надежду, что первое секулярное государство в истории не даст в обиду свою обожаемую антиклерикальную конституцию.
Да, его рейтинги били все рекорды, а конгрегация Санита накачала республиканцев такими деньгами, что даже Моника Левински победила бы в первом туре; но схватка предстояла жаркая, и многие ожидали, что Санит напугает демократов и снимется в пользу своего вице-президента.
Меня представил Саниту Паскаль Докери. После того как я ушёл из ОКО, этот человек занял моё место и стал доверенным лицом Уэллса в Ньюарке. Карьерист от шпионажа, Докери много лет работал в разведке Северного альянса: у него были свои люди в МИ-6, ЦРУ, русском ГРУ и немецком БНД. Он координировал связь ОКО с моим комитетом по религии, так что имел уважительную причину вальяжно курсировать между Цюрихом и Нью-Йорком, периодически распивая вино в компании Ленро Авельца.
В тот день я чего-то хотел от Паскаля – очевидно, информации либо про мой любимый Пакистан, либо про Бога-Машину. Был двухчасовой перерыв между заседаниями ГА, и я пригласил Докери выпить кофе. Тот предупредил, что придёт не один, а с некой «интересной личностью», с которой я, несомненно, мечтаю познакомиться. Паскаль не был моим другом, но и недоброжелателя я в нём не видел: он понимал, что к чему, и был верен Уэллсу – в принципе, мне было этого достаточно.
Докери, красивый француз с ранней сединой и галстуком аскот, притащил ко мне в кабинет коренастого человека с бычьей головой, выпирающей из расстёгнутого ворота
