рубашки, и толстыми руками с короткими пальцами, в котором я едва узнал знаменитого Бальдира Санита. То ли во время выступлений он выправлялся и как-то вытягивал руки, то ли это магия камеры, но при личной встрече он производил куда более скромное впечатление.
Впрочем, темперамент взял своё, изо рта его полился елей. Сдержанно, тихо и прилично он пересказал мне пару историй о выдвижении и о намерении максимально плотно сотрудничать с Организацией. Паскаль подсказал, что Санит уже помогает Особому комитету с какими-то христианскими радикалами (настолько радикалами, что мой комитет уже пожал плечами и передал досье спецслужбам) и давно хотел познакомиться с «великим» (его слова) Ленро Авельцем. Мы выпили кофе, обсудили с Паскалем дела, посмеялись с Санитом над «журналюгами», выдумавшими ему прозвище Пучеглазый Знахарь (увы, не прижилось).
– На следующей неделе, – сказал мне Санит, пожимая руку на прощание, – у меня лекция в Стэнфорде. Я назвал её «Наука и религия: непобедимы вместе». Я бы и дальше смеялся над этими дураками, – он имел в виду прессу, – но я – и против науки?.. Шизофреники выдают за мои взгляды собственные комплексы. Как вообще в современном мире можно выступать против науки? Я же езжу не на лошади, а на «крайслере». Здравый смысл, вот за что я выступаю. Я ведь не совсем республиканец и не демократ, в конечном итоге моя партийная принадлежность – здравый смысл.
Я ему, конечно, не поверил. Зверь заигрывал с Организацией, и тот факт, что его ко мне привёл Докери, значил, что он целит не в Мирхоффа и не в администрацию: его интересует фигура иного калибра – генерал Уэллс. Судя по тому, что сказал Докери, Бальдир нашёл к нему подход. Я видел, что тучи сгущаются над Капитолием, и дал себе зарок обсудить с Уэллсом эту тему как можно скорее.
Через неделю я ознакомился с текстом лекции в Стэнфорде. Ничего особенного, в сравнении с моей обычной клиентурой Санит звучал вполне умеренно: вклад христианства в науку, Фома Аквинский, Оккам, Бэкон, разница вопросов «как?» и «зачем?», совместный поиск истины и прочее. Но вместе с тем: «есть свидетельства Всемирного потопа», «первородный грех заключён в “гене зла”», «теория Дарвина и абиогенез не доказаны и псевдонаучны»; в былые дни это вызвало бы у меня смех, но теперь я просто скучал. Буддисты, индуисты, синтоисты, иудеи, мусульмане, ортодоксы, католики, протестанты, неоязычники – все говорят одно и то же.
Но было важное отличие. Это были слова кандидата в президенты США, чья популярность росла с каждым днём. Перспектива его избрания вдруг показалась мне очень реальной – действительно, а почему бы и нет? Почему бы не предположить, что это никакая не интрига – он просто хочет власти и стремится воплотить свои мессианские идеи?..
С Уэллсом мне встретиться так и не удалось – он всё мотался по террористическим заповедникам планеты, от Габона до Венесуэлы: это бесило и Мирхоффа, и Редди, но Уэллс никого не слушал. Он создавал из ОКО совершенную систему тотального контроля, и неудивительно, что это требовало личного присутствия «в поле». Для меня его отсутствие означало физическую невозможность поговорить с ним – в какой-то момент мне показалось, что на отлов Уэллса я трачу времени больше, чем на всё остальное.
И когда в очередной раз мне не удалось состыковать с ним график и я с пустыми руками вернулся из Анкары – генерал задержался в Египте, а меня уже ждали в Нью-Йорке, – я решил действовать самостоятельно. Я вызвал Геллу Онассис, и вместе мы посмотрели ту самую речь Санита – «Проснись, Америка».
Эксперты наперебой бросились её комментировать и прямым текстом говорили, что вообще-то вся речь – одно большое обещание нарушить Первую поправку. Кандидат от демократов оказался трусом и заявил, что отказывается нападать на религиозные взгляды оппонента, а значит, вся работа снова лежала на мне.
Я не отдал церкви далёкую и не самую просвещённую Россию – так с какой стати я позволю Зверю прибрать к рукам страну Джефферсона и Томаса Пейна?.. Я понимаю, между строк там появлялись и Малкольм Икс, и Кеннеди, и Тедди Рузвельт, и даже Джордж Буш-младший: но разве люди не сотворены равными и не имеют права на свободу и стремление к счастью?
Моим личным счастьем стало бы завалить Санита грудой компромата, но, вот беда, он был девственно чист.
Я ничего не нашёл. Он никогда напрямую не призывал переписывать конституцию, убивать цветных или вешать гомосексуалов. Он вроде как «заявлял о своей вере», а не занимался миссионерством, и его оберегал Билль о правах. Американские законы толерантны к врагам толерантности; великий недосмотр отцов-основателей в том, что Первую поправку вовсе не обязательно отменять – её достаточно превратно истолковать.
В частной жизни Санита тоже ничего интересного, разве что финансовые махинации с налогами конгрегации. Я думал слить эту информацию в Сеть и заставить Зверя уйти в оборону, но его электорат неспособен рационально мыслить и сплотился бы ещё сильнее, защищая своего ненаглядного.
В сексе нет ни фетишей, ни девиаций; и внебрачные связи только с ведома жены, с которой он жил в приторном счастье с неполных девятнадцати лет. Горничных и водителей не соблазнял, жена готовила ему завтрак и ужин, а в свет выходила в нарядах от знаменитых кутюрье.
Зверь не вчера решил стать президентом: он осознанно шёл в Белый дом всю жизнь. Здесь и происхождение из добропорядочных фермеров Среднего Запада, и трогательные воспоминания об отце, который учил стрелять из ружья, и об амбаре, где прятался от порки; и повторное крещение в сознательном возрасте, и путешествие автостопом по стране после школы, и подработка на нефтепромыслах в Техасе и на Аляске, и паломничество в Голливуд к кумирам юности, и попытка завербоваться в армию, и путешествие к Гробу Господню, и магистратура по праву в Йеле, и стажировка в Индии, и смерть матери от рака, и духовный кризис, и Бог спасает в Вашингтонском кафедральном, и верная жена, и благотворительность, и никаких шалостей.
Я вызвал к себе демократов – те честно признались, что им не нужна победа на выборах. Идея Санита о межпартийном согласии открывала перед ними более широкие перспективы, чем президент-демократ. Уступив президентское кресло республиканцу, они планировали занять Конгресс и требовать уступок. Думали, Санит станет заложником своих же деклараций – его предложение о партийном единстве получило такой резонанс в обществе, что теперь вести избирательную кампанию без него казалось невозможным. Они хотели его одновременно и шантажировать, и ругать, и взять реванш через четыре года. Они восемь
