— Тут можно расценить только однозначно, — пробубнил Павел. — Ответ здесь напрашивается сам: плохо!
— Дело даже не в этом, дорогой мой, — понизил голос Смирнов. — Вас можно понять. Можно и отпустить, только замену поискать... Дело в другом. Вы сегодня размахнулись на принципиальные вещи, заговорив о соотношении личности и воинского коллектива. Вы противопоставили эти понятия, а вот это уже грех серьезный. Очень я огорчен. Вы как должны были поступить? Прийти к командиру части или в политотдел и сказать откровенно: мне плохо, помогите. Мы все сделаем, чтобы наш молодой офицер чувствовал себя спокойно, уверенно. А вы под минутным впечатлением выпросили у Бондарева отпуск. Время-то такое... Я узнал и решил переговорить с вами. Ну, здесь и пошло...
— Все, товарищ подполковник. Семь раз виноват, каюсь.
— Вы не кайтесь, а вникните. Вы же первый у нас! Вашу батарею думаем послать на государственный полигон для сдачи на допуск к боевому дежурству. Возможно, вы будете первым в условиях полигона, кто нажмет на пусковую кнопку стратегической ракеты. Вы — офицер. Разве это не делает вам чести?
Федченко встал. Он был возбужден:
— Это все правда, что вы говорите?
— Считайте, что правда.
— Вот сейчас мне все понятно. Это уж точно! Буду готовить батарею. Как следует, как смогу.
— Слова не мальчика, но мужа! — улыбнулся подполковник. — Ну, ступайте, Павел Андреевич! Теперь вы действительно смахиваете на личность. Не выпускайте стремена, дорогой! Да, кстати, как зовут вашу девушку?..
Федченко, потупясь, ответил.
Когда старший лейтенант вышел из кабинета, Михаил Иванович вынул из ящика лист бумаги и начал писать:
«Уважаемая незнакомая Люба!
Не сочтите за бесцеремонное вмешательство в ваши личные дела. Считаю своим долгом сказать вам несколько слов о конфликте, который произошел у нас с Павлом Федченко. Будьте любезны, наберитесь терпения и дочитайте это письмо до конца. Я начальник политотдела части, в которой служит лейтенант Федченко и поэтому мой служебный долг и обязанность...»
Смирнов перечитал написанное, отложил в сторону ручку, задумался: «Не то. Сплошная казенщина. Не «по долгу службы», а по долгу сердца надо обращаться к незнакомой Любе, как впрочем к любому человеку...»
Михаил Иванович твердо знал, что из всех радостей на свете ему дороже всего радость общения с людьми — лиши его этой радости, и он зачахнет и погибнет от угнетающего сознания своей ненужности. К нему, подполковнику Смирнову, идут люди! За всем, что считают нужным, — от дружеского совета до просьбы постоять за них в трудную минуту. И он еще никому не отказывал, если это не шло вразрез с его совестью и служило общему благу. Да! Михаил Смирнов считает себя вправе вмешиваться в человеческие судьбы, даже тогда, когда его об этом не просят, но он сам видит, что без его вмешательства не обойтись.
Смирнов решительно взял перо и написал:
«Здравствуйте, Люба!
Павлу без вас плохо. Он просится в отпуск, но обстоятельства не позволяют его отпустить. Если вы тоже нуждаетесь в Павле так же, как он в вас, то приезжайте к нему. Встретим. Об этом письме вы можете сказать Павлу. Но лучше потом, когда все образуется.
Начальник политического отдела
М. Смирнов»Глава четырнадцатая
1
Бондарев, Думов и Федченко устало шагали к штабу. В долине было сумрачно, хотя первые солнечные лучи осветили вершины отрогов, покрытых лиственницами и соснами. Но после бессонной напряженной ночи красоты природы как-то не замечались.
— Занятия показали, что если вы сохраните такой темп, отличная оценка вам обеспечена, — нарушил молчание Бондарев. — Сейчас мы кое-что обсудим по свежим следам. — Он посмотрел на часы. — Через десять — пятнадцать минут прибудут офицеры контрольно-инструкторской группы, личному составу отдыхать до тринадцати ноль-ноль.
Они вошли в кабинет Бондарева. Федченко позвонил в подразделение и приказал дежурному после завтрака сделать отбой.
— Всем спать. Я буду у себя дома.
— Растешь, Павел! — одобрительно заметил Думов. — Инженер, если он командир, должен и потребовать и позаботиться о солдатах. Все верно.
Тихо в казарме. Люди спят. Один рядовой Зайцев ворочается. Только закроет глаза, перед ним возникает то Настенька, то счастливый Валиев. Все сегодня шло у них хорошо, командир части объявил благодарность, но Валиев все-таки был счастливее всех... Надо бы портрет его написать — уж очень колоритный парень. Ну, с Валиевым ясно, а с Настенькой сложнее: «Как бы встретиться с ней, хоть бы на пять минут. Пусть все спят, а я мигом. К тринадцати вернусь», — подумал Зайцев.
Он поднялся, быстро оделся, посмотрел в сторону дневального. «Нет его, наверное, в умывальник отошел». И Зайцев мигом выскочил за дверь. «Кажется, не заметил, — пронеслось в голове. — Ладно, последний раз схожу без увольнительной и все».
— Товарищ Зайцев, подойдите ко мне!
Анатолий обернулся и остолбенел, увидев подполковника Бондарева. Подошел,
— Во Дворец культуры, товарищ подполковник, — еле вымолвил Зайцев.
— Понятно... Ох, художник, что мне с вами делать? Ладно. Передайте дежурному по КППС, что я разрешил вам отлучиться на три часа. Вернетесь, тогда поговорим обо всем.
— Честное слово, товарищ подполковник, — начал клясться Зайцев, — это в последний раз. Разговор серьезный. Уедем мы, может, надолго... Спасибо вам.
Он стоял перед подполковником по стойке «смирно» и умоляюще смотрел на него.
— Хорошо, Зайцев, идите, — сказал Бондарев.
И Анатолий стремглав помчался к контрольно-пропускному пункту.
...Впервые они встретились почти год назад.
В тот день группа молодых солдат — среди них был и Зайцев — пришла в Дом культуры в кино. Тогда-то Анатолий и увидел Настю Караеву. Товарищи пошли смотреть фильм, а он остался в вестибюле.
Девушка и двое рабочих были заняты развешиванием плакатов. Когда она освободилась, Зайцев подошел к ней, предложил:
— Прошу, присядьте на минуточку.
Девушка удивленно посмотрела на него и согласилась позировать.
Анатолий вынул из кармана блокнот и карандаш, отступил на несколько шагов и начал быстро делать наброски.
— Вот, — подойдя к ней, проговорил Зайцев. — Похожи или нет?
Она посмотрела на рисунок, взяла его блокнот и карандаш, сделала несколько штрихов.
— Теперь немного похожа, — сказала она. — Вы где учились? — требовательно спросила она, отчего Зайцев несколько растерялся.
— Учился, но не закончил. А вы?
— Московское художественное училище. Сюда с родителями приехала.
— Какое совпадение! Так бывает лишь раз в жизни! Здесь, в глуши, я встретил вас!..
Она улыбнулась.
— Здесь не такая уж и глушь, нормальная жизнь на районном уровне... А это хорошо, что вы не забыли о своем призвании. Когда будет возможность, приходите. Меня зовут Настей, я художник Дома культуры. Буду вам давать уроки рисования.
И вот Зайцев, запыхавшийся, влетел в ее так называемую мастерскую, узкую комнату, заваленную рулонами бумаги, холстами, рейками. Настя стояла у рекламного щита, писала название кинофильма.
— Толик!.. А я уж хотела просить папу разыскать тебя и привести сюда под конвоем, — воскликнула она. Глаза ее светились радостью.
Настя была в мужской клетчатой рубашке и брюках. Стесняясь своего наряда, она отложила кисть, ушла в другую комнату, переоделась.
— Знаешь, Толик, пойдем к нашим соснам, посидим полчасика, — и взяв его за руку, потянула за собой.
2
В кабинете Климова собрались начальник политотдела, начальник штаба и заместитель главного инженера. Они коротко доложили о состоянии дел в подразделениях. Климов спокойно выслушал каждого, сказал:
— Хорошо, спасибо вам, товарищи. А теперь я сам хочу посмотреть, как действует подразделение Федченко.
— Сейчас личный состав батареи отдыхает, — осторожно заметил начальник штаба. — Ночью товарищ Бондарев проводил комплексные занятия. Он доложил в штаб, что все прошло нормально.
— Сколько часов они отдыхают? — спросил Климов.
— Уже более четырех, — ответил Бодров.
— Достаточно для солдат. Я еду и проведу учебную тревогу. Добавлю: могут поступить новые вводные, и мы обязаны их успешно решить. Вы, Михаил Иванович, поедете со мной. Поговорим в дороге...
Через полчаса они были в штабе у Бондарева. Климов попросил офицера:
— Соедините меня с подполковником Бондаревым.
Через несколько секунд в трубке раздался голос Бондарева;
— Слушает подполковник Бондарев...
— Здравствуйте, Альберт Иванович.
— Здравия желаю! Где вы, товарищ полковник?
— Я у вас. Объявите учебную тревогу первой ракетной.
— Есть, объявить учебную тревогу! — ответил Бондарев.
Климов положил трубку на рычаг, вынул из кармана свои серебряные часы.
