Я не с тобой разговариваю, гомик в галстучке. Кто ты вообще такой?
При этих словах Пики и еще парочка молодых скинов не могут сдержать улыбку.
– А вы не скальтесь! Нечего тут скалиться. Я к вам обращаюсь. Вы все отсюда, а все эти имена – это ваши отцы, ваши деды, ваши, блядь, дяди! И знаете, что вы делаете, играясь со всей этой нацистской херней? Вы плюете на их имена! Стыдно должно быть.
Старик чуть не плачет, пьяные слезы подкатывают легко и быстро, и все вокруг чувствуют смущение.
– Так, – тихо говорит Майк, – если ты не уйдешь с дороги, старый трухлявый алкаш, я тебе позвоночник на хуй сломаю.
Но к этому времени прибывает полиция. Полицейские высыпают из фургона и врываются в толпу с дубинками наготове. Они далеко не всегда враждебно настроены против Британского движения или Национальной гвардии, а иногда не прочь и присоединиться. Большой марш в Левишеме в начале года в итоге вообще превратился в огромную трехстороннюю потасовку: скины, антинаци и ребята в синем – все кидались на всех. Но здесь и сейчас, на глазах у покупателей, после того как их вызвал кто-то из владельцев магазинов или даже викарий, полицейские становятся жирной синей точкой в стремлениях обеих сторон. Армия Майка отступает, недовольно бормоча. Вэл проверяет выражение лица Майка и видит ожидаемое разочарование. Достаточно? Нет.
И в течение дня удача не спешит ему улыбнуться. Мистер Броклхерст садится в свой «Хильман Хантер» и укатывает обратно в Сурбитон. Затем начинается дождь. Поливает их, пока они едят сэндвичи в бэксфордском парке, и портит все веселье от игр в захват территории и отпугивание черных семей с игровых площадок. Карусель и горку медленно накрывает влажная вуаль. Толстая Мардж дает Тафту коленом по яйцам чуть сильнее, чем хотела, и тот, хромая, уходит домой. Затем девицы, всем своим видом продемонстрировав, как им скучно, увлекают за собой парочку не самых ярых юнцов, и они удаляются заниматься тем, чем можно, несмотря на погоду, заниматься на автобусной остановке с бутылкой сидра, пожертвовав соблазнительной перспективой грядущего футбольного матча. Но в конце концов и футбол не оправдывает ожиданий. Майк не жалует женщин на трибунах, поэтому он оставляет Вэл в кафе у стадиона с парочкой других жен, в том числе с Джинни, которая работает вместе с Вэл в мебельном магазине неподалеку от бэксфордских высоток. Работу ей, конечно, нашел Майк. Он предпочитает держать ее там, где она будет под присмотром. Им с Джинни особенно не о чем разговаривать ни в рабочие дни, ни в выходные. У Вэл нет валюты семейной болтовни, которой можно было бы сделать вклад в беседу.
Они сидят, курят, пьют заваренный до черноты чай и прислушиваются к звукам, доносящимся со стадиона, а когда мужчины возвращаются, раздражение на лице Майка проступает еще сильнее, потому что победа была легкой, «Львы» обыграли «Борнмут» 2:0, а сама игра оказалась невыносимо чистой. Да и кого, блядь, может бесить гребаный «Борнмут»? Достаточно? Отъебись.
К этому времени Вэл начинает молиться, чтобы ему уже попался хоть кто-нибудь, кого можно отметелить. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Только чтобы побыстрее и чтобы не очень сильно.
Вечер кажется многообещающим: они собираются на концерт в Камден. Группа белых, сочувствующих скинхедам парней, исполняющих симпатичную скинхедам музыку. (Это значит ска; это значит ямайскую музыку; это значит, что ненавистные негритосы им в какой-то извращенной степени даже нравятся; по крайней мере, за их способность подарить миру Принца Бастера, Байрона Ли и Скаталитов[42]. Но не настолько, чтобы как-то изменить их отношение.) Вылазка в чужой Камден-Таун, куча незнакомцев, пинта или три. Да, там определенно есть возможность благополучно удовлетворить Майка.
В метро по пути на север они занимают весь последний вагон. Пики с парнями стоят в дверях, раскинув руки, и скалятся, следят за тем, чтобы туда точно никто не зашел. Но Майк выглядит подавленно. Он даже не присоединяется к остальным, когда на станции «Камден» те замечают гея, спускающегося на эскалаторе, в то время как они поднимаются на поверхность. Они скачут вниз, прыгают через ступеньки в надежде перекрыть жертве путь, но парень исчезает из виду до того, как они успевают спуститься. Майк же в это время просто стоит и смотрит под ноги, стиснув челюсти. «Голова так и болит, милый?» – спрашивает она. «Нет!» – яростно отвечает он, словно один этот вопрос уже сам по себе предательство.
Пинта выручает. Вторая выручает еще сильнее. Когда они приходят в клуб, Майк уже почти беспечен. Внутри так много скинхедов: члены Британского движения, Национальной гвардии и просто примазавшиеся со всего Лондона, что все это напоминает сходку кланов. Ботинки, подтяжки, фетровые шляпы, рубашки и пальто «Фред Перри», насколько хватает глаз. Свет софитов мерцает на сотнях голых мужских черепов, сталкивающихся и перемешивающихся, как белые хлебные крошки или как консервированные фасолины в банке. («А вот тебе скинхеды на плоту», – говорит Вэл, когда делает ему тост с бобами к чаю, а он каждый раз улыбается.) Они все одинаковые или почти одинаковые, и это забавно. Тут и там кто-то в кого-то врезается или старается покрасоваться – бексфордские парни двигаются фалангой, с Майком на острие – но неизбежные столкновения скорее радостные, словно каждый с достоинством решил не замечать, когда кто-то начинает теснить его с боков. Это стойка для своих, вражеской тут нет; тут только «Мы» и никаких «Их», которых можно ненавидеть. Здесь явно становится заметно, что все скинхеды отчасти большие дети – весь зал в одночасье словно заполонили высокие девятилетние мальчишки (не считая таких исключений, как Вэл, пристроенная у огнетушителя), собравшиеся, чтобы повеселиться. В потоке и толчее взгляд Вэл периодически выхватывает Майка, который гарцует, сняв футболку; как всегда, неотразимый в движении и в кои-то веки почти безобидный, наслаждающийся чистыми, отточенными маневрами. Может быть, в кои-то веки этого будет достаточно. Может быть, это приятно проведенное время, без рассеченной кожи, заманит чудовище в спальню?
Но затем появляется группа разогрева, и выясняется, что у них черный солист. Для концертного тура по стране, из которого только что вернулись хедлайнеры, это было совершенно нормально, но для этой аудитории солист оказывается пресловутой красной тряпкой. В мгновение ока агрессия возвращается в повестку. Они не дадут им играть. Они кричат, они улюлюкают, они рычат, они кидают банки и бутылки. Группа поддержки покидает сцену, а к микрофону выходит сам Натти Бой, солист хедлайнеров.
– Ну же, ребята, – говорит он, обращаясь к толпе, – дайте им шанс. Они крутые. – Когда это не срабатывает, он добавляет: – Ну же, я
