Лев разразился неприятным, деланным смехом.
— Простите, я вас не пойму, — заволновался Зеленецкий. — Кто труп?
— Все вы сгнили! Вам не подняться с места! Вам не двинуть пальцем. Даже если позовут вас, вы струсите!
— Я? Струшу? Да я два года в Бутырской тюрьме…
— Ах, так? А если я вам дам одно поручение, не сейчас, а после? Если я позову вас и скажу: помогите! Что тогда, а? Что вы скажете?
— Позвольте, я не понимаю вас…
— Если я скажу: Сергей Сергеевич, организуйте группу, — вы увильнете?
— Я?
— Да, вы!
— Что вы орете?
— Отвечайте, черт возьми!
— Да!
— Я вас проверял! — улыбнулся Лев. — Теперь нас слышали и мы связаны. Ванька!
— Довольно паясничать! — рассердился Зеленецкий. — Шутки здесь неуместны. Вы еще под стол пешком ходили, когда я был в подполье! — Он надел шляпу и собрался уходить.
Лев рассыпался в извинениях.
Сергей Сергеевич был взбешен.
— Мы с вами не клоуны! — уже около порога сказал он. — Если вы так будете действовать и впредь — вы останетесь один или вас посадят! — Он взялся за ручку двери.
Лев испугался.
— Простите, Сергей Сергеевич, — сказал он. — Я же шутил. Я же знаю, что палка всегда о двух концах. Вы за меня, я за вас, и обратно.
— Ну, ладно! Только, пожалуйста, без этих шуток.
Он холодно пожал Льву руку и ушел.
В тот же вечер Лев встретил Зеленецкого у Камневых.
Они вышли в сад и сели на скамейку под вишневыми деревьями. Лунный свет дробился, падал на лица причудливыми пятнами.
— Послушайте! — заговорил серьезно Лев. — Я давеча шутил. Все это глупости — бомбы, дружины… Но, мне кажется, мы так хорошо знаем и понимаем друг друга, что можем говорить откровенно.
— Дальше?
— Мне кажется, мы могли бы быть полезными друг другу.
— Полагаю, что это верно…
— Мне надо, чтобы вы всемерно поддерживали этот самый театр. Пригодится.
Сергей Сергеевич молчал.
— Вдалбливайте такую мыслишку в головы этих баранов, внушите им, что они не могут создать ничего яркого! Каков-де приход, таков и поп. А? Нет, нет, погодите. Пускай это будет похоже на монастырь. Чем строже режим, тем больше блуда. Это вам нравится? Заставить этих идиотов думать: «Дай, господи, возвратиться пошлости и контрреволюции!» Внушать, понимаете, ли, кружным путем, что рай не за горами, стоит лишь стряхнуть диктатуру! Диктатуру стряхнем — и снова будет вам яркое, и красивое, и веселое! Понятно? Вот Ховань стишки пишет. В них черт ногу сломит. От них в петлю хочется! Провозгласите: это и есть настоящее! Вы, говорят, тоже что-то пишете?
— Тружусь, — сказал Сергей Сергеевич. — Вот ужо пять лет пишу книгу.
— Что именно?
— Записки. «Прошлые годы».
— Прекрасно! Больше напихайте в них романтики, — кричите: вот как мы буйно жили! Какой был грохот! Братство! Свобода! Равенство! С равенством покруче заверните. Тут у вас союзников тьма. Нас много, нас тысячи, десятки тысяч!
— Не много ли? — сказал Зеленецкий. — Оптимист вы!
— Много? Наоборот, по самым скромным подсчетам. У одних отняли землю, у других — сладкую еду, у третьих — ордена, чины, у четвертых — фабрики, у пятых — поместья, у шестых — папино золото, мамины бриллианты, у седьмых, подобных вам, — власть. А троцкисты… Да всех не перечтешь. Надо только их всех собрать, всех, кто предан нашей идее.
— Какой идее, извините вопрос?
— Да бросьте вы со мной скрытничать! Я хоть в подполье и не был, но кое-чему обучен!
— Нет, уж вы, пожалуйста, поясней насчет идеи, — заупрямился Зеленецкий. — Я втемную не играю.
Лев злобно сплюнул, замолчал.
— Это ваша первая работа? — осведомился Зеленецкий. Он внимательно наблюдал за Львом.
— Вот что, — резко сказал Лев, — идея у нас общая с вами. Коротко — слово «собственность» вам известно? Во имя этого словечка за нами пойдут тысячи.
— Так-с, так-с! Дальше!
— Подумайте: если все они проберутся в государственный аппарат, будут портить, гадить, взрывать, сеять слухи!.. Так вот я и говорю, — продолжал Лев, — всюду во всех порах должны сидеть наши люди. Пусть приспособляются, пусть заползают в каждую щель! В искусство, в политику, в хозяйство, в литературу, в мужицкую душу! Всюду, где существует неверие, сомненья, колебанья! Одних принуждать угрозой, других лаской, третьих деньгами, посулом. И невидимо, но терпеливо разъедать здание, которое строят большевики, — вот стратегия. Точить день и ночь! Съедать все! В труху обращать… Но всех этих людей собрать, понимаете, чем-то надо? Чем? В конце концов им все равно, какая будет власть, лишь бы они при этой власти имели права…
Зеленецкий кивал головой.
— Но вы в своей книжонке левей держитесь! Смотрите не сорвитесь — они хитрые! Порочьте свою партию, свои идеи, отрекайтесь от них. Все равно, идейки ваши живы. И ваши, и меньшевистские, и какие хотите. Ого! Троцкисты все идейки подобрали. Универсальный магазин идей — на любой вкус! Так что отрекайтесь от них. Но так отрекайтесь, чтобы кое-кто читал вас и думал: «Ах, дурак, дурак, зачем отказывается!» Напирайте на романтику. Мы, дескать, за право боролись! Кружите молодежи голову. Молодежь — это все! Нам от них молодежь надо оттянуть. С молодежью запанибрата держитесь. Добрым таким дядей. Там рассказец, там анекдотец, того похвалите, того приласкайте, того в петлю шлите, да в последний момент спасите. И в свой мешок! Всех в мешок. Всех одной веревочкой связать! Веревочка известная! Мы жить хотим! Властвовать желаем! Вот она и веревочка…
— Вы молодец! — сказал Зеленецкий.
— А, пустяки, не о том речь! — Лев размахивал руками, мысли кипели в нем, он спешил их выложить.
— Вот что еще! Советую быть скромней. Еще скромней. Вы уже переродились, понятно. Идеи вашей партии вам уже чужды, вы их разоблачили! — Он помолчал и неожиданно добавил: — Когда будут нужны деньги — заходите!
— Ну, знаете, не может быть, чтобы вы были здесь сами по себе. Кто прислал вас сюда?
— Глупости говорите! — Лев добродушно засмеялся. — Я сапожник и только. Ничего я вам не говорил, и вообще все это вам приснилось. А если вы где-нибудь, — в голосе Льва Зеленецкий услышал что-то такое, что заставило его подтянуться, — если вы где-нибудь попытаетесь утверждать обратное, я вас достану. Понятно? Ну, желаю успеха.
— Молодец! Молодец изумительный. Буду рад, верьте, что и я…
3
Лишь одна Женя догадывалась о том, какой тревожной, напряженной жизнью живет Лев.
Он неохотно ходил по людным улицам и отворачивался, если кто-либо слишком внимательно смотрел на него. Иногда в толпе он вдруг замечал коротконосое круглое лицо, вздрагивал и огромным усилием воли принуждал себя идти навстречу этому человеку — он понимал, что Якубовича здесь быть не может.
Заметив человека, который случайно шел за ним, Лев оборачивался и ждал его.
Он ежедневно брился, но иногда хватался руками за подбородок, словно забывая, что бороды давно нет.
Ложась спать, он клал под подушку револьвер, развешивал одежду так, чтобы одеться в течение нескольких минут, среди ночи просыпался — ему казалось, что кто-то стоит у окна.
…Работа в мастерской сначала шла не ахти как весело; верхнереченские обыватели подозрительно поглядывали на нового сапожника и не доверяли ему. Резина казалась им материалом ненадежным. Работы было мало, и Льву от нечего делать пришлось выполнять обещание, данное Юленьке. Он шил для нее туфли, а Юля ходила к нему, якобы для примерки.
Он шил туфли долго, две недели. И ежедневно, две недели подряд, как только темнело, Юленька прибегала к нему. Лев запирал тогда двери и уходил с ней в комнату позади мастерской…
Юленька горячо отблагодарила своего постояльца, потому что Николенька, несмотря на огромный рост и пылкую любовь, был к женским слабостям невнимателен и часто уезжал в продолжительные командировки.
И он не догадывался ни о чем.
Лев ему нравился.
Жилец рано уходил на работу, возвращался поздно, дома вел себя чрезвычайно скромно, сидел в комнате и читал.
По вечерам за ним заходила Женя, и они шли гулять. Частенько Лев ночевал у Камневых.
Богданов не решался еще на откровенные разговоры со Львом, присматривался к нему, проверял.
Однажды, когда Лев, Юля и Николай Николаевич сидели за чаем, Богданов спросил Льва:
— Вы что грустный какой? Неприятности какие-нибудь?
— Какая у сапожника может быть неприятность? — ответил Лев. — Ни кожи, ни резины, вот и вся наша неприятность.
— Мало ли чего у нас нет! Честных людей не стало, а вы о резине толкуете.
— Ну, знаете, честные люди еще есть! — Лев бросил на Богданова пристальный взгляд.
— Что за ребятишки к вам ходят? — безразлично спросил Богданов.
— Хорошие ребятишки, — в тон ему ответил Лев.
