Убийство совершили, как докладывал Короткову сам Порубов, двое сотрудников спецотряда — Рэм Собинов и Григорий Гладков. Оба майоры ФСБ. Заказчиками же были Коротков с Вороновым. И об этом также имеется запись их секретной беседы в доме Короткова в Успенском. Но всплыть на свет божий она, эта запись, сможет лишь в том случае, если состоится суд над Коротковым. Ибо судить Воронова уже поздно.
Именно по этой причине теперь, когда двоих участников преступления уже нет в живых, а третий где-то скрывается, но, видимо, придется ему это делать уже недолго, возвращаться к приостановленному расследованию по делу Кедрова у Борисенко, пожалуй, нет желания. Каждый из заказчиков в конечном счете получает по заслугам. А в том, что эти громкие убийства — дело рук оскорбленных сотрудников специального отряда, Борисенко ничуть не сомневался. До него уже доходили из Москвы — по разным каналам — слухи о разборках, которые начались в том спецподразделении, а также о том, что всех участников просто уволили к чертовой матери из органов, не оставив никаких средств для существования. И последним, кто был причастен к этому процессу, являлся именно Воронов. И он уже наказан. Как наказан и Порубов и непременно будет наказан Коротков.
Естественно, выдавать Грязнову копии тех секретных переговоров и телефонных бесед Борисенко не собирался, это еще не входило в его планы. Тем более что Андрей Васильевич, как он несколько раз походя замечал, был в некоторых случаях личным свидетелем тех или иных разговоров. Скажем, судьба того же Кедрова была, по сути, решена в бильярдной клуба чекистов, где встретились за зеленым сукном Порубов с Коротковым. Тогда же Порубов и сообщил Короткову о том решении, которое они уже приняли с Романом в отношении несговорчивого журналиста. Порубов был изрядно пьян, а в нетрезвом виде он нередко выбалтывал некоторые секреты. Собственно, с записей его «откровений» и начал в свое время собственную подпольную деятельность Борисенко.
Видимо, старая чекистская сущность была все-таки сильна в этом Андрее Васильевиче, волею судьбы превратившемся в Альгирдаса Юзефовича. «Выдавая» свои откровения, он прекрасно понимал, что для следственной работы, которую проводит Грязнов со своими товарищами, просто рассказов и баек мало, нужны конкретные документы, живые свидетельства, а на них Борисенко не ссылался. «Получено в частном разговоре…» «Записано при телефонном разговоре…» «Подслушано там-то и тогда-то…» Но это ведь все — слова, а не доказательства!
И под конец беседы, которая, впрочем, шла несколько в одностороннем порядке, он сказал, что назовет фамилию человека, который в настоящее время проживает в Москве и, как понял Грязнов, каким-то образом поддерживает отношения с беглым диссидентом-фээсбэшником. Зовут его Михаилом Федоровичем Покровским, он бывший начальник штаба той самой спецкоманды ФСБ. Затем Борисенко продиктовал по памяти адрес и домашний телефон Михаила Федоровича, добавив, что ссылка на него, Андрея Васильевича, в любом случае обязательна, иначе и встреча не состоится, и никакого разговора у них просто не получится.
А вот это было уже что-то.
— Скажите, — вдруг решился Грязнов, — а я мог бы в принципе рассчитывать на вашу дальнейшую помощь?
— В каком смысле? — словно бы забеспокоился Борисенко.
— Нет, разумеется, не в прямом смысле слова. Зачем, тут уж мы как-нибудь сами постараемся. Но, к примеру, ваша рекомендация? Ведь, если честно говорить, не будь я знаком с Львом Борисовичем, и ворота вашей души не открылись бы, верно?
«Ворота души» — это он, кажется, здорово сказанул! Но… вдруг откликнется?
— Вы хотите, чтобы я порекомендовал вас Михаилу Федоровичу Покровскому?
— Но это было бы чертовски здорово, верно? — совсем уже по-простецки воскликнул Грязнов, пытаясь вырвать ответную реакцию.
— Я подумаю, — сухо ответил Борисенко, — для этого у меня есть достаточно времени. Даже если вы уже сегодня отправитесь… домой, так?
— Совершенно с вами согласен.
— Ну его-то телефонный номер у вас уже есть, а я… Попробую, честно говорю, не обещаю твердо, но подумаю, надо ли мне… Есть ли у меня такая острая необходимость возвращаться в ту «систему», от которой я ничего хорошего для себя не жду. Вы должны понять меня.
— Я понимаю. — Грязнов сказал это с таким откровенным сожалением, что не прислушаться к его интонации было бы — в иных условиях — просто преступлением против истины.
Но, внутренне довольный и видя, что из добровольно удалившегося в бега экс-полковника больше не выдоишь, Грязнов решил мягко распрощаться, выразив ему при этом свою глубочайшую благодарность. На самом же деле дома ждали дела поважнее, чем воспоминания человека, к которому Грязнов, как ни старался, как ни пытался его понять, тем не менее не испытывал никакого искреннего уважения. Возможно, и «беглец» это тоже почувствовал в какой-то момент, поскольку и его реплики становились короткими и менее информационными, а улыбки все более искусственными и натянутыми.
Но тем не менее, поблагодарив собеседника, Грязнов удалился, оставив посетителя ресторана в гордом одиночестве. Тот продолжал сидеть, кутаясь в свой плащ и глядя в огромное окно на бесконечную череду белых барашков, бегущих издалека к желтому берегу.
4
Неисповедимы, говорят, пути Господни. Людские, между прочим, тоже. Как и тайны, окутывающие их.
То, что Андрей Борисенко считал своей сокровенной тайной, вовсе не было секретом для его бывших сослуживцев. Но об этом меньше всего задумывался Вячеслав Иванович Грязнов, следовавший в мягком вагоне ночного поезда Рига — Москва. В купе, кроме него, никого не было, проводница — полная, лет тридцати, латышка с круглыми плечами и откровенным ленивым, как у породистой коровы, взглядом, с завидной регулярностью меняла ему чашки с остывшим кофе на горячие и все ждала, посматривала, когда этот крупный мужчина с явной военной выправкой одарит ее благосклонным взглядом. Грязнов спать, судя по ее наблюдениям и выпитому кофе, вовсе не собирался, и проводница, похоже, изнывала от желания побыть с ним наедине.
Но Вячеслав Иванович был углублен в свои мысли и на мягкие потуги проводницы пока не обращал внимания. Он все еще обдумывал свой разговор с Борисенко и со своими собственными бывшими коллегами, словно явившимися из прошлого, чтобы устроить ему встречу с беглым полковником ФСБ. Жестокие и отчасти даже нелепые парадоксы времени, иначе и не скажешь…
Они, эти старые его знакомые, невзирая на «безудержный разгул местной демократии» в новообретенной НАТО прибалтийской стране, по-прежнему занимали видные посты в своем государстве, спокойно относились к антироссийской истерии на митингах и в парламенте и продолжали делать свое дело. Это с их помощью и удалось выйти, с подачи все того же Латвина, имеющего в Прибалтике свой бизнес, на того конкретного и незаметного человечка, который знал, где и под какой фамилией скрывался Борисенко. Они же вежливо встретили и затем проводили на вокзале у вагона своего прежнего коллегу Грязнова, ни слова не спросив о том, как прошла его краткая командировка.
Но именно эта нарочитая вежливость, которая когда-то, еще при советской власти, считалась здесь, на Привокзальной площади, как и на Рижском вокзале в Москве, европейским шиком, в глазах проводницы Эльзы была свидетельством того, что к ней в вагон сел важный господин. Провожающие разговаривали с ним на русском языке с сильным акцентом, что говорило об их уважении к гостю.
Грязнов допил наконец свой очередной кофе с рижским бальзамом и задумался.
Время летело незаметно. Поезд между тем уже торопился пригородами. Грязнов посмотрел на часы, удивился, как быстро пролетела бессонная ночь, и подумал о том, что если уж ковать железо, то надо это делать сразу. И он достал из кармана свой мобильник. Телефон Михаила Федоровича был записан на сигаретной пачке — еще в юрмальском ресторане. И Вячеслав Иванович набрал номер. Но тут же подумал, что, наверное, по московским меркам как бы рановато, однако уже пошли гудки, значит, если человек еще и спал, звонок его все равно разбудил.
— Я слушаю, — сказал действительно сонный голос. — Вам кто нужен?
— Михаил Федорович.
— Это я. А вы — кто?
— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов, и я нахожусь в поезде, который приближается к Рижскому вокзалу. Я имею честь передать вам привет от одного латышского жителя.
— Грязнов? Это из МУРа, что ли?
— Было такое дело. До некоторых событий, Михаил Федорович. Это ведь вы, я правильно понял?
— Правильно. И чего вы хотите в такую рань?
— Кто рано встает, говорила моя покойная матушка, тому Бог дает. Я хотел бы, по возможности, встретиться с вами. В том месте и в то время, которое вы укажете.
— Да? — В голосе Покровского, уже отошедшего от сна, послышалось раздумье. — Хорошо, продиктуйте мне ваш телефон, я перезвоню в течение первой половины дня. Я уже в курсе некоторых ваших нужд.
