Надо же. Еще год назад я бы на такое не повелась. Просто послала бы куда-нибудь повежливее. Тогда у меня все силы уходили на магазин, да и времени не хватало… Но теперь-то все изменилось. Как именно — толком не объяснить. Но уж точно было не так, как прежде.
— Ох! Спасибо огромное! Вы меня просто спасаете!
Не успел он поклониться, как из-под прилавка донесся радостный писк:
— Вот здорово, пап! Ты пригласил Поппо-тян на свидание!
Затаившись под стойкой, эта малолетняя хулиганка прослушала всю нашу беседу от первого до последнего слова.
— Это не свидание! — возмутился отец, невольно повторяя это слово своими губами. Глядя на их перепалку, я уже и сама начала понимать, что все-таки соблазнилась на свидание.
Ресторанчиков карри в Камакуре хоть отбавляй. Старики любят «Карэвэй», молодежь бежит в «Оксюморон». Но только в квартальчиках Оома́ти примерно раз в неделю появляется шанс отведать настоящего индийского карри. Названия той достойнейшей ресторации я, как назло, не запомнила.
Стоял воскресный вечер, и мы едва успели к последнему заказу, хотя посетителей в зале было не так уж много.
Мы заняли столик на троих с прекрасным видом из окна. Напротив меня сидела Кюпи-тян, а рядом — ее отец.
Я же, глядя на них, невольно думала о том, как явственно проступает кровная связь этих папы и дочери.
— Что-нибудь выбрали? — спросил нас официант.
— Ну… сегодня можно кима-карри по-японски, — сказала я, возвращая меню.
— А вы, Морикагэ-сан?
Так я впервые услышала их фамилию.
Настоящее имя Кюпи-тян оказалось Хару́на Морика́гэ. Но я знала ее как Кюпи-тян и была уверена в том, что второй такой Кюпи-тян не найти на всем белом свете.
— Хороший вопрос! Я ведь у вас впервые, так что… давайте традиционное чикен-карри!.. А ты, Кюпи-тян, что будешь?
— Пудинг!
— Спасибо, очень вкусно! — пропищала довольная Кюпи-тян. Она поглощала пудинг-желе, который на время превратился в смысл ее существования.
Предварительно мы договорились о том, что счет разделим на всех, но Морикагэ-сан в порыве благодарности за мое бесценное соучастие щедрой рукой оплатил все сам.
Теперь благодарить пришлось уже мне.
Как обычно под вечер в кварталах Оомати, улицы были почти пусты. Мы шагали по тротуару, держась за руки все втроем, с Кюпи-тян посерединке.
— Не подумайте чего лишнего, но… У меня сегодня первое в жизни свидание! — неожиданно признался Морикагэ-сан и, заметив мой удивленный взгляд, немедленно стушевался: — Ох, ну вот… Ляпнул лишнего?
— Нет-нет, что вы! Даже девушки то и дело назначают свидания своим подружкам, ничего тут «лишнего» нет…
Почему-то хотелось идти как можно медленнее и никуда не торопиться. Пальчики Кюпи-тян стискивали мою руку так, что я ни на секунду не забывала, как тесно мы с нею связаны.
— Может, выпьем где-нибудь кофе? — предложила я. — В благодарность за карри. Я угощаю!
— Спасибо! — обрадовался Морикагэ-сан. Голос его стал как будто еще теплее.
Мы свернули в маленький переулок, заняли столик на террасе уютной кофейни и заказали два кофе.
Кюпи-тян все никак не хотела отпускать мою левую руку, поэтому приходилось делать все только правой — брать чашку, расплачиваться за кофе и так далее. Интересно, за отца она цепляется точно так же? Морикагэ-сан держал чашку в левой. И на его безымянном пальце поблескивало изящное кольцо.
— А в продолжение моей истории могу добавить, — проговорил он вдруг, — что никогда еще до сих пор не думал о том, чтобы пригласить куда-нибудь девушку…
Его голос звучал так тихо, словно он говорил это лишь себе самому. Я же вслушивалась изо всех сил.
— Мать этой девочки скончалась внезапно. Я не знал, что мне делать. Каждый божий день глядел на дочь и думал, что лучше бы нам с ней умереть. Выпотрошенный, без всяких желаний, изо дня в день я валялся в темной комнате на татами в полном бреду. Сейчас, вспоминая себя такого, я вздрагиваю от ужаса. Полное одичание, вот что это такое! И тут я заметил, что малышка играет с тюбиком майонеза. Тянет его к себе в рот, вытягивает губки — тю-тю, — всю мордашку уже этим майонезом измазала… Тут-то я и ахнул. Как молнией прошибло. Так дальше нельзя…
Матери не стало, когда дочке не исполнилось и двух лет. Ее образ в памяти дочери, похоже, зафиксироваться вообще не успел. Однако до сих пор она иногда спит с тюбиком майонеза под щекой. Образ майонеза замещает в ее памяти отсутствие образа матери. И пока моя дочь старалась выжить изо всех своих крошечных сил, я, ее отец, совершенно расклеился. А потому должен немедленно взять себя в руки. Пора уже осуществить нашу с нею заветную мечту!
— Мечту? — переспросила я.
— Ну да, все мечтала когда-нибудь открыть свою кофейню.
— Здесь, в Камакуре?
— Для меня Камакура ничего особо не значила. Ничем со мною не связанная глухомань. Но встретились мы здесь. И очень друг другу понравились. И вроде от Токио совсем не далеко, но воздух с водой куда чище, а климат мягче! Обязательно, говорит, переедем сюда, когда дети родятся! И тут вдруг на́ тебе…
— Так что же с нею случилось? Болезнь?
Может, мне и не стоило так глубоко засовывать свой любопытный нос… Но уж очень хотелось.
— Фантомный убийца. Ножом в спину. Мы с дочкой в это время покупали продукты в супермаркете.
— Ох, простите меня, я не…
— Да ну что вы. Факты есть факты. Все уже позади.
— Может, еще немного пройдемся? — предложила я.
Морикагэ-сан поднялся.
— Тогда вперед! — отозвался он.
Расставшись с ними обоими, я возвращаюсь домой и завариваю копченого чаю.
Выставляю на столик три чашки, разливаю из большого заварника чай на троих.
Фуа-а, фуа-а, — пыхтит пар над струей кипятка.
Одну чашку я ставлю перед портретом Наставницы. Другую — перед тетушкой Сусико. И, позвонив в колокольчик, складываю ладони перед самым кончиком носа.
Ни с Наставницей, ни с тетушкой Сусико мне уже никогда не свидеться. Когда-то я лелеяла в себе надежду, что это возможно и что, когда мы снова встретимся, я обязательно все исправлю… Но такие надежды бессмысленны. Сегодня я поняла это, глядя на отца Кюпи-тян.
Что ж… Придется сделать еще один шаг в мир без наставницы.
Я сажусь за стол, ставлю чашку перед собой. Окошко над лестницей в доме госпожи Барбары горит оранжевым огоньком.
Допив чай, я выставляю перед собой на столик пенал с перламутровыми голубками.
Открываю треснувшую крышку, достаю авторучку.
Когда я только пошла в старшую школу, Наставница подарила мне в качестве талисмана перьевую ручку Waterman. Изобрел ее американец Льюис Эдсон Уотермен — первый, кто додумался заливать чернила внутрь писчего инструмента. С тех пор у нее было множество модификаций, моя была версией Le Man 100.
По ее гладкому черному корпусу пробегали отражения золотистых элементов колпачка, и от этой строжайшей красоты и правда хотелось вытянуться в струнку.
Но с каких-то пор писать этой ручкой я избегала. Хотя как инструмент для написания красивых писем она была безупречна. И от этого парадокса, я помню, меня здорово корчило по ночам.
— Прости… — выдыхаю я то, что должно упасть на бумагу.
От моих пальцев ручка постепенно согревается. Сама остается прохладной, но дышит живой теплотой.
Ну что, сказала я себе.
Пора просыпаться от долгого, долгого сна.
С молитвой об этом снимаю с авторучки колпачок.
Кончик пера слепит чистейшим золотым отливом…
Чистейшим?!
Не может быть! Подношу кончик пера к самым глазам. На нем ни капельки чернил. Ручка не заряжена, осеняет меня. В ней больше нечем писать…
А ведь когда-то я писала и этой ручкой! Потому и надеялась, что в ней еще остался запас… Не иначе как Наставница, заметив, что я избегаю ее амулета, вычистила ее и уложила так, чтобы та хранилась как можно дольше.
