— Ой, простите… Я не думал, что кресло такое легкое и сильно размахнулся.
— Пустяки, — я взяла у официанта карточку, чтобы предложить гостю блюда, но он отрицательно замахал руками:
— Кофе, только черный кофе!
— А мне — «вайс гешприц». Это белое вино пополам с минеральной водой, — объяснила я Мишелю. — Как вас удобней называть, — Майкл, Мишель, или, как там сказал Зипуш, — Михайло?
— Вообще, у нас употребляют отчества — Михаил Семенович. Но мы же родственники и лучше просто — Микки.
— Как? — удивилась я такому неожиданному сближению.
— Наверно, это слишком интимно или по-детски? Так звала меня бабушка, считая, что использует европейский вариант, — засмущался он.
— Ну, это было уже давно, — невинно заметила я. — Давайте лучше Майкл, — как-то привычней, если вы предпочитаете говорить по-английски.
Не могла же я объяснить, что немолодой мужчина с такой внешностью и в таком костюме никак не может быть «Микки», пусть мне Зипуш даже докажет наше ближайшее родство. Он был, пожалуй, высок, но щупл и как-то скомкан. Ощущение зажатости, напряженности исходило прежде всего от умопомрачительного черного костюма с белой рубашкой и темным широким галстуком в серую полоску, будто он и впрямь собирался на похороны. Костюм был стар, хронически мят и обладал способностью притягивать мелкий мусор — зрелище не из радостных. Рубашка господина Арсеньева вполне могла оказаться нейлоновой, во всяком случае, только тогда, в эпоху капрона и нейлона носили подобные галстуки. Он, очевидно, постригся перед самой поездкой, и сделал это настолько неудачно, что форма головы под коротко снятыми, цвета красного дерева, волосами казалась чрезмерно вытянутой, а уши большущими. Ну куда он смотрел? Раздраженная старательно подчеркнутой невзрачностью кузена, я с удовольствием открывала в его внешности все новые несуразности. Но парфюм у «Микки» был неплохим, я даже могла бы поручиться за фирму «Диор», а ботинки он старательно прятал.
— Вы живете в Париже, Дикси? Это не слишком фамильярный вопрос? — он посмотрел на меня с извинением, словно задал на экзамене симпатичной студентке чересчур сложный вопрос.
Откуда мне было знать, что оборот «жить в Париже» имеет для россиянина подтекст анекдотического шика, граничащего с издевкой.
— Бабушка оставила мне небольшую квартиру на третьем этаже старого дома. Родители погибли в автомобильной катастрофе. Десять лет назад, — поспешила добавить я, заметив взрыв сочувствия в его глазах.
Он вообще смотрел очень внимательно, очевидно, из-за трудности в языке, стараясь не упустить смысл и ловя каждое слово, как разгадку шарады. Я продолжала уже помедленнее:
— Мой отец был экономистом. Клавдию Бережковскую я видела одиножды в детстве, затем бабушка с ней поссорилась по идейным соображениям. Я тоже хотела стать экономистом, но еще в колледже попала в кино.
— Вы — актриса?! — И снова та же интонация, что и в обороте «живете в Париже».
Господи, я просто пугаю собеседника своими выдающимися биографическими данными!
— Да, я киноактриса и живу в Париже. Поверьте, в этом нет ничего страшного, Майкл…
Он опустил глаза и задумался:
— Нет, это совсем не просто быть актрисой и жить в Париже. Вы сильная женщина.
Я засмеялась:
— Потому что выжила в жизненной схватке в «капиталистических джунглях» и даже не сошла с ума?
— Да. Потому что остались сами собой. И ничего не изображаете.
— Откуда вам знать, какая я в самом деле? Может, жадная, злая. Вот начну отсуживать вашу долю наследства.
— Я и так отдам, не надо судиться… Только ведь вы не возьмете.
— Конечно, не возьму. Да и вы не дадите. Вы же еще толком не разобрались, Майкл, что там за богатства ожидают счастливых наследников… Вы состоятельный человек?
Не надо было его смущать, ведь уже понятно и без вопросов, что о «состояниях» он наслышан лишь из классической литературы и раздела светской хроники, если у них таковой есть.
— Наверно, да. У меня есть все, что нужно для жизни и работы. Теперь есть. Когда у нас гласность и перестройка… Свобода-то ведь нам раньше только снилась… как и ваши Парижи, Вены…
— Вы были настроены против советской власти?
Он со вздохом посмотрел на меня, а в глазах толпилось столько ответов, что он не подобрал ни одного и лишь махнул рукой.
— Вот когда поселимся с вами в фамильном имении и вечерами станем пить чай по-соседски, я расскажу вам страшную сказку… Только зачем вам страшная?
— Майкл, если не секрет, вы работаете в государственном учреждении?
— В государственном, российском… Посмотрите, как здорово! Я все рассматривал, рассматривал, и лишь сейчас догадался! — Он кивнул на двухметровую пирамиду герани. — Сделана пластиковая тумба с отверстиями, а внутрь насыпана земля. В каждую дырку посажен кустик — получилось цветущее дерево!
— Вы никогда не были за границей?
— Был. В Польше, в Словакии и даже в Югославии, когда там не воевали. А хотелось… ух! Хотелось сюда и в Париж, и в Стамбул, и в Женеву! Вы не знаете, какие у нас там, за железным занавесом, любознательные люди водились! — Он опять махнул рукой.
— Это тоже — тема для вечернего чая в поместье? — поняла я.
Он благодарно улыбнулся:
— С вами очень легко говорить. Ведь с этим Зипушем я и двух слов не мог связать. А вы все понимаете, хотя я, конечно, варварски коверкаю язык. Учил, учил десять лет! Книжки читал, а говорить не приходилось… Вот только сейчас прорвало!
— Я никогда не учила языка специально, разве только в школе и колледже. Но приходилось много работать и общаться с иностранцами. Как-то сам по себе появился английский, итальянский, немецкий. Конечно, я говорю плохо, не совсем правильно, но ведь главное: мы сидим и беседуем!
— Именно! Мы сидим и беседуем! — с удовольствием повторил Майкл фразу с интонационной точностью и с осознанием невероятности обозначенного ею факта.
Когда он улыбался, лицо казалось славным и не таким уж мятым. А руки, теребившие салфетку с веселеньким пожеланием приятного аппетита, были просто великолепны.
— Знаете, Дикси, я смотрю на эту розовую салфеточку с наивной и стандартной для этих мест надписью, а мне хочется спрятать ее в карман и забрать — как воспоминание о другой цивилизации… Где люди считают друг друга людьми, или хотя бы изображают это, черт подери…
— Вы явно делаете успехи, Майкл. Наши упражнения в языке достигли таких высот, что мы можем решить, когда направиться в Россию. А главное, — стоит ли это делать?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
