нашей прихожей. — Это всё для прикрытия.
На шум из кухни вышла Сонька.
— Анубис будет жить ещё долго! — радостно поприветствовал её Шишкин.
— Как скажешь, — ответила сестра и перевела взгляд на меня. — Твой друг?
— Потом объясню. А Лёха с батей дома?
— Нет, — ответила она. — На линию уехали. Звонили, говорили, что уже скоро будут. Есть будете? Костя, не стой в дверях! Проходи, борщ уже готов…
* * *
Остаток дня прошёл в суете, но спокойно. То есть… Как бы это объяснить? До самого отбоя сегодня ни разу не случилось этих пресловутых: «и тут-то я узнал, что…», «и в этот самый момент…», «а тут вдруг выяснилось, что…».
Нет.
Ничего подобного.
Всё сегодня шло по плану и каждый знал, что ему делать.
Я наскоро объяснил художникам, как работает бизнес цветочной упаковки, рассказал про цены и маршруты, а потом вручил часть товара и отправил на заработки. Шишкин было дело почувствовал какой-то подвох, но я твёрдо объяснил, что так надо и как бы невзначай поиграл порталами и монеткой. А ещё сказал, что на следующей неделе нас ждёт настоящее дело, так что планировать ничего не надо.
— Нам понадобится оружие, — сказал я. — Купи, найди, укради, делай что хочешь, но добудь мне оружие.
— Огнестрел или холодное?
— И то, и то другое.
— Ох! — оживился бандюк. — Что-то интересное намечается?
— Да, — подтвердил я. — Будет заварушка во Владимирской области. Вы тоже участвуете, кстати, но большего пока сказать не могу.
Вот так и стартовала наша распродажа. Конечно же, я назвал художникам те цены, за которые цветочницы оторвут у них упаковку вместе с руками. Мы ведь не из лени не делали сверхприбыли, верно?
Лёха с батей уже проехали один маршрут, мы с Шизой собирались на другой. Всего лишь за половину дня наш комнатный склад порядочно опустел, а ведь мы только начали.
Пришлось, правда, серьёзно поговорить с батей.
— А что происходит-то? — нахмурился он. — Какая ещё распродажа? Вы чего творите?
— Дорогой родитель, присядь, — я усадил отца на диван перед телевизором, рядом с Шизой. — Я знаю, что это для тебя неожиданность и ты наверняка предполагал, что в старости тебя будут кормить ноги, но всё изменилось.
— Что изменилось?
— Как минимум то, что у тебя теперь четверо одарённых детей, — сказал я. — Ну а тебе настала пора отойти от дел, расслабиться и наслаждаться жизнью. Как тебе такое?
— Звучит, как какое-то нае…
— Отнюдь! — улыбнулся я. — Мы с Елизаветой Романовной разработали план, который в кратчайшие сроки приведёт нас к благоденствию.
— Ага, — подтвердила Елизавета Романовна. — Прям к нему.
— Ярик, — вздохнул отец. — Ты когда так говоришь, мне аж страшно становится. Как будто бы ты пытаешься мне пылесос за сто кусков втюхать.
— Это не пылесос, пап. Это буквально старт нашей торговой империи. Рассказывать тебе обо всяких магических делах не вижу смысла, но если коротко, то благодаря нашим уникальным талантам очень скоро мы станем зарабатывать очень много.
— Он не врёт, — сказала Шиза, рассматривая свежие ногти; буквально полчаса назад они с Соней провоняли лаком всю квартиру. — Он может.
— А от тебя, мой драгоценный родитель, — продолжил я, — потребуется самая малость. Ничему не удивляться и дать нам стартовый капитал.
— Вы что, всё продать хотите?
— Думаю, да. Всё.
— И «Вечную Память»?
— О! — воскликнул я. — А кстати!
Ещё давным-давно Лёха по копеечной цене вымутил огромное количество ленточек с надписью «Вечная Память». Крепких, плотных, с жирной такой позолотой. Был у них, правда, один дефект. Заводской брак, если можно так сказать.
Кто-то на производстве перепутал краситель и вместо каноничного чёрного цвета, — подобающего случаю, — похоронные ленточки были окрашены в жизнерадостный жёлтый и поросячий нежно-розовый. «Розовенький», — как выразился начальник складов дядя Юра.
Так вот эти ленты по понятной причине лежали мёртвым грузом уже который год. Но теперь-то, наконец, настало их время.
Почему?
Ну…
Во-первых, мы выходим из бизнеса. Совсем. С концами. Можно с чистой совестью бить в грязь лицом.
Ну а во-вторых, у нас в команде появились продажники с несравненным даром убеждения. Почти что менталисты, ага, только без рун. Художники ведь чем раньше занимались? Выбивали долги. Так что объяснить цветочницам все преимущества розовенькой похоронной ленты для них не составит труда.
Так что решено, это тоже пойдёт в дело.
— Короче говоря, бать, поздравляю тебя с выходом на пенсию, — сказал я. — Ты это заслужил, как никто другой.
— Погоди, — Роман Романович напрягся. — А ты точно уверен, что у тебя всё получится?
— На все сто.
— На все сто, пап, — тут Шиза отвлекалась от ногтиков и приобняла отца. — Не волнуйся ни о чём.
— Ну-у-у, — протянул батя и замолчал.
Видно было, что его терзают сомнения. Вполне могу предположить, что сейчас ему не верится в происходящее и во всём видится какой-то подвох. Сколько детей таким вот образом разводили своих родителей? Сколько восторженных мамкиных бизнесменов сливали в унитаз всё то, на что их предки горбатились всю жизнь?
Однако в конце концов батя сказал:
— Ладно.
С грустью какой-то, правда, но всё равно.
— Как я могу мешать, раз вы уже всё решили?
Эх, батя-батя, не грусти! Ты даже не представляешь во что всё это выльется! Ты даже не представляешь какой жизнью ты скоро заживёшь… и кстати. Когда уже наступит это самое «скоро»?
Хмм…
Если прикинуть и так, и эдак, то уже к завтрашнему вечеру мы наберём нужную сумму для покупки артефактов, послезавтра проведём последние приготовления и на следующий день к вечеру уже будем в рифте.
То есть послепослезавтра.
Всё-таки Александров — это же совсем под боком. Всего-то пара часов на электричке.
— Не переживай, бать, — ещё раз на всякий случай сказал я. — Всё будет хорошо…
* * *
— Двести тысяч триста пятьдесят, двести тысяч четыреста пятьдесят…
Входная дверь открылась и из прихожей раздался крик Шишкина:
— Анубис будет жить ещё долго!
— Ответьте ему уже кто-нибудь, а? — я отвлёкся от пересчёта наличности и умоляющим взглядом обвёл своих родственников, а затем продолжил. — Двести тысяч пятьсот пятьдесят…
— А Дюк Ньюкем должен умереть!
