никаких нет, и я только на себя полагаться могу! И вообще! — батя погладил пса так, что у бедняги чуть глаза не вывалились. — Не ори! Ты пугаешь Баребуха!
— Гау-гау!
— Кого?
— Баребуха!
— Бать, — я закрыл глаза и взялся за переносицу. — Скажи, пожалуйста, ты знаешь, что такое «баребух»?
— Пирожное какое-то вроде бы, — батя задумался. — Но его настоящее имя я всё равно не выговорю. Бран… Брюн… Бранден-что-то-там. Так что пускай будет Баребухом.
— Рука оттаяла! — раздался девичий крик из ванны, дверь открылась и передо мной предстала Шиза. — О, Ярик, привет! Кристофер, ну-ка поздоровайся с Яриком!
Тут я понял, что из ванны торчит посиневшая рука Шаховского. Внезапно его ладонь напряглась и качнулась из стороны в сторону.
— Приве-е-ет, Я-я-ярик, — сказала Шиза пародируя загробный мужской бас, а потом добавила уже от себя: — Хы-хы.
— Ты нахрена его из морозилки вытащила⁉
— Для тренировок, — сестра развела руками, чол, чего непонятного?
Дзынь-дзынь!
— Анубис будет жить ещё долго! — раздалось из подъезда.
Дверь открылась и в прихожую, — в которой и так уже было довольно тесно, — ввалился Шишкин. А пока он заходил, Баребух на руках у бати начал извиваться ужом, — видать, хотел воспользоваться шансом на побег.
— Здоро́ва, босс!
В руках у «художника» была спортивная сумка, — точь-в-точь такая же, в которой я притащил артефакты. Шишкин поставил её на пол, расстегнул и не скрывая гордости достал пистолет.
— Травмат, — сказал он и передал оружие мне. — Но ствол у него расточенный, так что бошку проломить как нехрен-нахрен. А ещё, — Шишкин игриво подмигнул мне и вновь полез в сумку. — Гвоздь сегодняшней программы…
В руках у Шишкина появилась бейсбольная бита, сплошь усеянная толстенными гвоздями.
— Гвоздь программы! — повторил он свою шутку и хохотнул. — Понял, да?
— Понял.
Дзынь-дзынь!
— Да кого там ещё⁉ — с травматом в левой руке, правой я резко распахнул дверь и уставился на незваную гостью.
— Ой, — Лариса Сергеевна вытаращила на меня глаза.
Одета географичка была явно не по погоде — в длинный осенний плащ, перетянутый поясом. Бежевый, кашемировый, с крупными такими чёрными пуговицами. И что-то мне подсказывало, что под этим плащом у Сергевны не было сейчас больше ничего.
— Я, кажется, невовремя? — догадалась географичка.
— Гау-гау-гау!
Дверь была открыта уже дольше пяти секунд, Баребух почувствовал свободу и взбунтовался окончательно. Он таки смог вывернуться под нужным углом и задними лапами начал буксовать прямо в лицо бате. Не будучи врагом самому себе, Роман Романович тут же отпустил его.
Француз упал на пол, встряхнулся всем телом и бегом бросился в подъезд мимо меня, Шишкина с бейсбольной битой и откровенно охреневающей Сергевны.
Но даже теперь мой драгоценный родитель не отступился от идеи стать главным осеменителем мытищинских бульдожих и кинулся в погоню. Прямо вот кинулся, ага. Сделал два шага, запнулся о неподъёмную сумку с едой и артефактами и стал падать прямо на Ларису Сергеевну.
В падении батя схватился за плащ Сергевны, навалился всем весом, хорошенечко рванул и…
Кх-х-х-р-р-р, — раздался треск рвущейся ткани.
— У-ля-ля, мадам, — сказал Шишкин и сделал такой жест… м-м-м… короче говоря, он одновременно облизнул мизинец и большой палец, а затем пригладил ими брови. Что за ту, что за эту жизни, я впервые стал свидетелем столь упоротой жестикуляции.
— А-а-а-а-а! — заорала Сергевна и прикрыла ладошкой голую грудь.
Ну потому что… потому что она действительно была голой. Одним ловким движением мой родитель сорвал с Сергевны переднюю часть плаща так, что она повисла на поясе. Но рукава при этом остались на месте! Да и ткань, кстати, порвалась по шву, так что ничего страшного.
Починит.
Ну а дальше Лариса Сергеевна повела себя совершенно непонятным для меня образом. Вместо того, чтобы ломануться прочь от нашей пропащей квартирки, она зачем-то перепрыгнула через батю, оттолкнула меня и зажалась в углу, рядом с обувницей.
Думается мне, что это произошло на уровне рефлексов. Побежала, как олень в свете фар — туда, куда глаза глядят.
Лёху тем временем заинтересовал шум. Он выкатился на середину комнаты, — прямо под свою петлю, — и стал молча, но с интересом наблюдать. Вот ведь! Единственный вменяемый человек из всей этой грёбаной компании!
— Ой, мамочки, — начала причитать географичка. — Ой, мамочки.
— О! — крикнула Шиза. — Лариса Сергеевна, здрасьте!
— Баребух! Ловите Баребуха!
— Мадам, вы так обворожительны…
— ЁПВАШУ МАТЬ, А НУ-КА ВСЕМ ТИХО!! — заорал я и для пущей убедительности выстрелил из травмата в потолок. — Всем слушать меня!
Действие возымело эффект. Теперь все взгляды устремились на меня, и даже Сергевна заткнулась.
— Ты! — я указал на батю. — Сегодня же верни ворованную собаку туда, откуда взял! Ты! — теперь на Шизу. — Поимей хоть какое-то уважение к покойному и засунь Шаховского обратно в морозильник! Ты! — мой палец добрался до Ларисы Сергевны. — Возьми что-то из вещей Лизы и проваливай отсюда! Ты! — настала очередь Шишкина. — Молодец! Спасибо. Пистолет и впрямь годный, — сказал я, задрав голову кверху и оценивая дырку в потолке.
— Кхм-кхм, — прокашлялся батя. — Ярик.
— Что?
— Обернись, пожалуйста.
— Да что там ещё та…
Я не договорил.
Во всей этой суматохе дверь осталась открыта. Так что я не заметил, как сдобная женщина лет сорока пяти с тугой дулей волос и планшетом в руках неслышно подкралась мне за спину.
— Марина Степановна, — представилась женщина. — Представительница социальной опеки по городу Мытищи. Хотела провести разъяснительную беседу, но теперь не вижу в ней никакого смысла. В целом, мне всё понятно, — сказала она и записала что-то себе в планшет. — Но прежде, чем я уйду, мне нужно убедиться, что вон тот молодой человек в инвалидном кресле не собирается вешаться.
— Что? — Лёха понял, что речь зашла про него. — Я? Вешаться? Нет-нет, не переживайте. Всё хорошо.
— Угу, — кивнула Марина Степановна. — Вижу, как у вас всё хорошо, — снова что-то записала, развернулась и ушла.
В абсолютной тишине мы слушали, как на лестничной клетке открываются и закрываются двери лифта.
— Догнать её, босс? — спросил Шишкин. — Если надо, ты только скажи…
— Нет! — рявкнул я. — Хватит!
