Будучи армейским офицером корпуса морской пехоты, признавал только один единственный закон: «Самое страшное, что может допустить офицер — это невыполнение приказа. И единственно оправдание этому, может быть, только физическая смерть», — любил повторять он.
Внимательный и всевидящий, жесткий и порой жестокий, требовательный и лично высокоорганизованный… наверное, таким и должен быть командир бригады особого назначения, думал Егор.
Сама Москва, Егору никогда не нравилась. Егор никогда не испытывал любви к ней, а потому смысла заложенного комбригом в эту фразу не особо понимал. Звучала она как-то пафосно, отдавало чем-то вроде — «Москва за нами…», притом, что в это самое время, Москве было совершенно наплевать, кто там, перед ней… и зачем…
Конечно, у Терского на этот счёт было своё видение, иначе, он вряд ли позволил бы этой фразе красоваться на стенах оперативного штаба бригады. Но, к сожалению, и однозначно, Егор его чувств к Москве не разделял…
Невзирая на то, что начало разведки было объявлено на более позднее время, чем обычно, Егор по привычке поднялся в пятом часу утра.
— Дежурный, сколько время? — спросил Егор.
— 04.50, - доложил дежурный.
Некоторое время Егор сидел на кровати, свесив ноги, и образумившись, нырнул обратно под одеяло, сладко заулыбался, организовав приятную, долгосрочную оборону. Теплое чувство дремы окутало Егора своими объятиями, он закрыл глаза и не заметил, как снова провалился в мягкую темноту. Ничего, кроме темноты не приснилось.
Наступил день инженерных войск. Около семи часов, когда разведка уходила в город, никто ничего не вспомнил. Ни командир бригады, ни начальник штаба, не вышли, не поздравили солдат с наступившим профессиональным праздником.
— Семь часов… — в сердцах бранился Егор, выговаривая это Стеклову, — уже не рано?! Могли бы и поздравить! Даже Винокуров не соизволил появиться — начальник…уев!
— Да дрыхнут поди еще! — поддержал Стеклов. — Нужны мы им?..
— Ну как же, конечно, нужны! Поди, поищи еще таких дураков, как мы?
Егор вышел на связь со штабом:
— «Вулкан» «Водопаду», прием.
— На приеме «Вулкан», — ответил начальник штаба.
— Я работаю…
— Принял, — сухо ответил Крышевским, и радиостанция замолчала.
— Становись! — скомандовал Егор строю. — Равняйсь! Смирно! Товарищи солдаты, поздравляю вас с профессиональным праздником — днем инженерных войск.
По строю прокатилась волна глубоких вздохов, после чего саперы звонко ответили:
— Служим Очечеству!
— К сожалению, вышестоящее командование не может поздравить вас с этим праздником лично, поэтому от себя лично, и от прапорщиков Стеклова и Крутия хочу пожелать вам здоровья, профессиональных успехов, природной и боевой жевучести с коэффициентом равным — единице!
— Спасибо, — уныло ответили солдаты, обидевшись на комбрига.
— К машинам! — скомандовал Егор. — По местам!
Уже на маршруте Егор узнал, что его и Винокурова, Слюнев пригласил вечером, к себе на банкет, по случаю праздника.
— Слушай, Егор, а ты знаешь, что тебя и Винокурова Слюнев пригласил на банкет по случаю праздника? — поинтересовался Стеклов.
— Нет. Не знал, — сказал Бис. — А тебя пригласили?
— А меня то… я, что сапер? Я даже не офицер?
— Сапер не сапер, а задачи разминирования выполняешь! А что там только офицеры будут?
— Похоже, что — да.
— Странно все это… — задумчиво произнес Егор. — Странные люди, — кувыркал Егор в слово — «странные», — у нас праздник… а у них — банкет?! Маразм, какой-то!
— Ага… — согласился Стеклов.
— Не… я не пойду! Значит вчера Слюнев, на разводе, пока мы были на разведке, орал во всеуслышание, что мы… А сегодня — банкет… Нет, не пойду! — стойко решил Егор. — Какой, к черту, банкет? Какой праздник? Мы играем в разных лигах… Праздник… Представляешь, каким он будет?
— Не-а… Скучным, наверное?
— Двадцать первый января — красный день календаря… — напевал Егор, кореркая слово — «первое». Ничего позитивного в продолжение этих слов Егор придумать не мог, потому просто повторял их как заклинание. — Двадцать первый января — красный день календаря…
— Только это его и отличает, что красный… — сказал Стеклов, — Каким он будет, черт возьми!
Разведка, началась обыденно. Нисколько не праздно. На войне праздник, вообще, событие скорее формальное, чем торжественное: ни торжественного митинга, ни подарков, ни тебе банкетов, ни фуршетов.
— Слышишь, Вов, сами-то мы присядем сегодня… выпьем?
— А как же, конечно, — сказал Стеклов, — если, конечно, Бог даст отобедать нам еще на этом свете.
— Конечно, даст. Не будет он нас хоронить в такой праздник… не должен…
— Давай, не будем про это болтать, — прервал Стеклов Егора, — пока, мы идем по улицам Грозного, и пытаемся… найти… Нет, не так… Подарить… — да, подарить войсковым колоннам — жизнь…
— Ценою собственных жизней! — закончил Егор.
— Егор, перестань ты все портить!
— А что я не так сказал?
— Да все так, но только не надо об этом сегодня! Хорошо?
— Ладно, — согласился Егор, — если неговорить громогласно, то просто чистую дорогу, без самодельных взрывных устройств, фугасов… и мин-ловушек. — Егор задумчиво смотрел себе под ноги, на скользящий под ним рваный асфальт:
«Проплывают мимо дома… столбы… деревья… кусты, мусорные кучи… готовые в любую секунду прервать наши жизни мгновенной бризантной вспышкой… после которой не будет ничего… Мы, пишем свои некрологи на этих асфальтированных дорогах, ставя точки крестами в обочины… И мысль, о том, что смерть ожидает каждого из нас, уже перестала нас пугать… — Егор поглядел на Стеклова. — Всех… кроме Вовки… Нас перестала пугать неизбежность, превратившись в неуязвимость. Она стала нашей силой, отражаясь в нашем безумии. Наша вынужденная храбрость стала источником страха для наших врагов. Рано или поздно все кончится… и, важнее всего — как?
…Вот эта улица. Улица имени знаменитого гетмана Малороссии, сына чигиринского сотника, полководца Войска Запорожского и государственного деятеля — Богдана Хмельницкого…»
Едва свернув на нее, саперы остановились. Егор и Стеклов зашли на заставу? 9.
Роман Пашин, командир заставы, встретил Егора и Стеклова за завтраком. Его гладко выбритая голова была покрыта камуфлированной кепкой, из-под которой выглядывали безбровые, усталые глаза…
У Пашина, на войне, был свой личный ритуал, в который позже совершенно случайно были вовлечены и солдаты заставы — Роман обривал голову и сбривал брови. Лицо Пашина, по природе, было одарено совершенно четкими чертами и хорошо выраженными бровными дугами, поэтому отсутствие бровей на его лице почти не бросалось в глаза. Не у многих людей так. Потому некоторые солдаты, с обритыми бровями выглядели безлико, как некая космическая гуманоидная раса.
Неожиданно появляющийся в вырезанном газовым резаком глазке металлических воротах заставы глаз — пугающе отталкивал гостя неожиданностью такого видения.
На заставе, Егору и Стеклову быстро приготовили яичницу, которую они так же быстро проглотили. Зассиживаться подолгу, не было времени.
На выходе, Рома пожелал удачи, предупредив, что ночью улица была неспокойна и оживленна:
— Да ладно, не очкуйте! Часовые большую часть того, что видят — видят во сне… Так что шибко-то уж не принимайте к сведению, но и сами не забывайте! Знаете, наверное, и без меня, — улыбался Пашин, — сапер не штангист, имеет одну попытку подхода к снаряду!
— Ну, Рома, можешь ты утешить напоследок! — возмущался Стеклов. — Тебя бы отправить…
— А что я? Я бы с радостью! Знаешь, как уже надоело сидеть здесь, как в тюрьме. Я сам нечасто да выхожу ночью прогуляться, подышать воздухом свободы… А так еб. шься!
Егор молча ухмылялся.
— Пойдем уже, штангист… — говорил Егор Стеклову.
До улицы Окраинной прошли спокойно. Чисто. Саперы шли к следующему перекрестку. До улицы Суворова было порядка ста пятидесяти метров, и два не глубоких проулка. Благополучно миновав один из них, разведчики приближались к улице еще одного великого полководца, совершившего искусный переход через Швейцарские Альпы.
Все время пути, рядом с Егором шел пулеметчик Лазарев.
— Товарищ старший лейтенант, какжется, я видел движение на крыше во-о-он той девятиэтажки…
— Восьми…
— Что? — не понял Лазарь.
— Восьмиэтажке.
— Как восьми! Я сам считал — девять этажей!
— Восемь. — Спокойно настаивал Бис.
— Ну что вы, товарищ старший лейтенант, ну давайте посчитаем вместе… один, два, три, четыре, пять, шесть, восемь, девять… Девять!
— Ты «семь» пропустил. Плохо в школе учился, что ли? Или дурру рубишь?
