решал трудную задачу и, когда Стах потеряв к нему интерес, согнулся, разметая вправо и влево листья с каменной плиты, махнул рукой.
– Ладно, наливай! Только символически. Помянуть солдата – дело святое.
Парень вошёл в оградку, осторожно взял хлипкий стаканчик. Опустив глаза, выдержал паузу.
– Вечная память тебе, Колян! – Залпом выпил, отщипнул крохотный кусочек от протянутого ему батона.
Стах оглянулся на старика.
– Зайди, отец, помяни Кольку.
Старик охотно зашёл в оградку.
– Кольку помню хорошо. Я у него учителем физкультуры был. Лучше него стометровку никто не бегал. – Старик взял суетливыми неосторожными пальцами стаканчик, пробормотал положенные в таких случаях слова, выпил. Дрожащей ладонью утёр растёкшуюся по седой щетине водку. – Теперь и я вот здесь обитаю. А что в городе делать? Улицы, дома – старые остались, а город – чужой. Не мой город, хотя всю жизнь в нём и прожил. Друзья все здесь – по разным углам лежат. Дети разъехались, ученики тоже. Тех, кто подрос, уже не знаю. Я в городе чужой, а здесь все свои.
Слова старика ударили прицельно, нашли в душе Стаха слабину, о которой он ещё вчера едва бы догадался. Глупо и позорно его прошибла слеза. Испуганно полез в карман за сигаретами, дрожащей рукой прикурил, присел перед невысоким памятником, теперь вровень глядя в плоское гранитное лицо Михи.
Дальнобойщик зашуршал листьями.
– Ну, что? Едешь с нами?
Стах зажмурился, выдавливая из глаз остатки слёз.
– Нет, мне ещё надо мать его проведать. – Мизинцем небрежно утёр мокроту в углу глаза, будто снимал случайную соринку; закряхтел, поднимаясь с корточек. – Отец, Зинаида Петровна, как?
– Болеет, – ответил старик. – На работу шёл, видел её у дома. На сердце жалуется.
Стах снова почувствовал, как подкатывает к горлу.
– Ну всё, отец, бывай. – Он тронул на прощание плечо старика, скрипнул железной калиткой, пошёл вперёд, чтобы дальнобойщик не разглядел его вновь повлажневших глаз.
У ворот, когда окончательно просохли глаза, обернулся, прощаясь.
– Спасибо тебе ещё раз.
Пожал на прощание дальнобойщику руку, но не отошёл от ворот и двадцати шагов, как парень нагнал его.
– Пока время есть, схожу с тобой.
– Да ты не смотри, что меня штормит. Я мужик крепкий. Тем более она рядом живёт, – два дома отсюда.
– Сумку давай, – не терпящим возражения голосом сказал парень. – Не ты один воевал. У меня тоже таких могил по России разбросано. Война другая, а могилы те же.
Стах молча отдал сумку, пожал плечами, мол, как знаешь.
У небольшого домика со стеклянной верандой остановился.
– Кажись тут, – с надеждой в глазах оглянулся на парня. – Зайдёшь со мной? Так… – он смущённо улыбнулся, – для поддержки. Давно уже ничего не боюсь, а сейчас чего-то нутро дрожит. Под душманскими стволами было не так страшно, как под её взглядом.
– Знакомо. – Парень прошёл вперёд, толкнул калитку. – Ну, давай, что ли…
Курицы во дворе разгребали лапами опавшие листья. Собачья конура у калитки видно давно уже пустовала, – только вбитый в землю крюк и обрывок ржавой цепи напоминали о том, что у будки когда-то был хозяин. Корзина испещрённых червоточинами яблок стояла у подгнивающего от сырой земли деревянного штакетника. Зелёная краска шелушилась на деревянной раме веранды.
Стёкла тонко задребезжали от осторожного стука в дверь. Склонив голову, Стах прислушался, скрипнул деревянным порожком, постучал ещё раз.
– Может, за домом, в огороде? – предположил дальнобойщик.
– Может и так, – согласился Стах, рассеяно спускаясь с порога.
Зинаида Петровна и вправду была в огороде. В старой тёмной куртке, повязанная серым шерстяным платком, она копала огород. Устало опёрлась на лопату, и никак не могла взять в толк, что за гости к ней пожаловали.
– Здрасьте, тётя Зина, – крикнул ей Стах.
Женщина ломала брови, пытаясь вспомнить. Видно что-то крутилось в её мозгу, где-то совсем рядом, – но вспомнить не могла.
– Я Лёша Стахов, – сказал он, подходя. – Не помните?
– Лёша?.. – Несколько секунд на её лице не было никаких чувств, кроме прежнего умственного напряжения, и вдруг губы жалко дрогнули. – Господи! Да, как же я тебя не узнала?
Стах торопливо шагнул к ней, здоровой рукой приоткрыл объятия. Женщина ткнулась лицом в его плечо, негромко расплакалась.
– Ну, тёть Зин, – чуть насмешливо и покровительственно сказал он, поглаживая ладонью покрытый мягким платком затылок, а у самого, сквозь защитную насмешку, дрогнул голос, и слёзы неожиданно подкатили к горлу, – судорогой кривить отвердевшие мышцы лица.
Несколько раз шмыгнув носом, женщина, наконец, отстранилась от Стаха, стала поправлять платок.
– Идёмте в дом, угощу чем-нибудь.
В доме Зинаида Петровна угощала чаем и пирожками, сбивчиво рассказывала о своей жизни: выкладывала обиды на Собес, сетовала на дороговизну, жаловалась на обнаглевших молодых соседей, которым старые люди – как кость в горле.
Минут через пятнадцать громкий трубный сигнал автомобильного клаксона раздался под окном.
– Ты с нами? – Поднялся со стула дальнобойщик. – Или как?
Стах утвердительно кивнул, стал оправдываться перед женщиной: мол, нет никакой возможности задержаться, машина на улице ждёт, а чужих людей задерживать неудобно. Женщина метнулась на кухню, завернуть ему в дорогу пирожков.
Стах вынул из кармана пачку долларов, отсчитал себе несколько купюр на первое время, пачку поставил на старомодный сервант, возле маленького бронзового бюста Пушкина. Чуть подумав, задвинул деньги за бюст, чтобы не бросались в глаза.
– Тёть Зин, – крикнул в кухню. – Я вам тут немного денег оставлю. На сервант ложу, за Пушкина. Сделайте Кольке новый памятник, а то, что останется, в кубышку не кладите, – тратьте смело, здесь вам надолго хватит.
Он отошёл от серванта, наткнулся рассеянным взглядом на плюшевый настенный ковёр с оленями, – один из ковров забытого провинциального детства. Уже тогда они были раритетами, а теперь и вовсе стёрлись из памяти. Усмехнувшись, Стах погладил ковёр рукой, как любил это делать в детстве, наблюдая, как плюш меняет цвет, но поблёкшие ворсинки уже не меняли под ладонью оттенки красок. В мире вещей старость тоже не радость.
Зинаида Петровна проводила до калитки. Пока Стах прощался, молодой водитель залез в кабину. Седой неодобрительно качал головой:
– Возишься с ним как с яичком писанным.
– Дядь Вить, ты не поймёшь.
– Ишь ты – не пойму! В отцы тебе гожусь, между прочим.
– Ладно, извини. Я к твоему возрасту отношусь с уважением, но это может понять только тот, кто воевал.
– Ты проверял, что он воевал? Повадка у него бандитская. Помяни моё слово, он из тех, кого ищут. У тебя по молодости романтика в одном месте ещё играет, а я жизнь повидал, и она мне подсказывает, что на посту его надо сдать. Чтобы потом локти не кусать, что мог чью-то жизнь спасти, а не спас.
– Не знаю, – с сомнением покачал головой парень.
Седой постучал себя отогнутым большим пальцем в грудь,
– Я знаю!
Стах открыл дверь, и водители замолчали. Фура тяжело снялась с обочины, Стах помахал женщине рукой, долго смотрел на мелькающие в зеркале заднего вида домики городской окраины, пока их не затянуло белым
