Лицо — глаза под тяжелыми веками, проблеск седины в волосах — снова наводит меня на мысль о нанимателе Миели. Должно быть, она знала меня очень давно. Но, кем бы она ни была, Тюрьма лишила меня этой части воспоминаний. Несколько мгновений я с удовольствием разглядываю свое лицо. Я не страдаю нарциссизмом, но люблю зеркала за их способность передавать внутреннюю сущность через внешние черты. В конце концов я решаюсь испытать свое тело. — Стань немного моложе, — говорю я ему. — Немного выше ростом, с высокими скулами и более длинными волосами. — Отражение в зеркале подергивается рябью, словно вода, и трепет предвкушения сменяется ликованием.
— Тебе все это нравится, верно? — раздается голос.
Я отрываюсь от зеркала и оглядываю комнату, но там никого нет. А голос кажется невероятно знакомым.
— Я здесь, — говорит мое отражение.
Это молодой человек со снимка, привлекательный, темноволосый, улыбающийся. Он слегка наклоняет голову, осматривая меня сквозь стекло. Я поднимаю руку и дотрагиваюсь до него, но изображение не двигается. Как и при встрече с мальчишкой на агоре, меня охватывает ощущение чего-то нереального.
— Ты думаешь о ней, — говорит он. — А это означает, что ты снова намерен с ней поговорить. — Он вздыхает, выражая легкую зависть. — Тебе надо кое-что узнать.
— Да! — кричу я ему. — Где мои воспоминания? К чему все эти игры? Что означают те символы…
Он игнорирует мои вопросы.
— Мы действительно думали, что она та самая. Что в ней наше спасение. И некоторое время так оно и было. — Он притрагивается к стеклу с противоположной стороны, повторяя мой недавний жест. — Знаешь, я немного завидую тебе. Тебе предстоит попытаться снова. Но запомни, что в прошлый раз мы очень плохо с ней обошлись. Мы не заслуживаем второй попытки. Постарайся не разбить ей сердце, а если все же разобьешь, убедись, что есть кто-то, кто мог бы собрать осколки.
Потом усмешка возвращается на его лицо.
— Я уверен, ты теперь меня ненавидишь, слегка. Но это дело и не должно было быть легким. Я затруднил поиски не для тебя, а для себя самого. Как алкоголик, который запирает выпивку в подвале и выбрасывает ключ.
— Но ты здесь, значит, я плохо старался. Мы оба здесь. Признаю свое поражение.
Он вынимает Часы, те самые, которые держу я, и смотрит на них.
— Что ж, мне пора. Развлекайся. И не забудь, ей нравится летать на воздушном шаре.
Он исчезает, и в зеркале появляется мое собственное новое отражение.
Я сажусь на стул и начинаю делать новое лицо для первого свидания.
9. Сыщик и письмо
Позже тем же вечером Исидор принимает присланное в коротком фрагменте памяти приглашение и направляется в Черепаший парк. Инструкции ведут его по узкой песчаной тропинке через рощу из сосен и вязов. Среди деревьев он обнаруживает замок.
Это самое большое отреставрированное здание эпохи Королевства, которое он видел, за исключением Олимпийского дворца. Просто поразительно, что оно скрыто от посторонних взглядов пеленой гевулота. Последние лучи заходящего солнца скользят по двум башням, которые отклонены направо и налево наподобие восточных кинжалов. Длинная голубоватая тень замка накрыла огромный цветник, разбитый с геометрической точностью. Растения образуют разноцветные треугольники и многоугольники, словно садовник намеревался доказать теорему Эвклида. Только через несколько мгновений Исидор понимает, что фигуры образуют дорические солнечные часы с тенью более высокой башни в качестве циферблата.
Вокруг замка высокий железный забор с воротами. За ними в ожидании застыл Спокойный. Это необычное существо: с человеческой фигурой, не выше нормального мужчины, в шитой серебром голубой ливрее, золотой маске и перчатках, скрывающих острые углы и края. Он напоминает Исидору увешанные драгоценностями манекены в имитации Королевства. Он, естественно, не ждет приветствия, но Исидор считает необходимым хоть что-нибудь сказать.
— Я Исидор Ботреле, — говорит он. — Меня ждут.
Спокойный без слов открывает ворота и ведет его к замку. Дорожку окружают лилии, розы и более экзотические цветы, узнать которые Исидор может только после обращения к экзопамяти.
Небольшую лужайку, где стоит похожая на пагоду беседка, заливает золотистый солнечный свет. Светловолосый молодой человек — почти мальчик, шести или восьми марсианских лет — сидит внутри за книгой. Перед ним опустевшая чайная чашка. Простая Революционная форма кажется на его худощавой фигуре слишком просторной. Тонкие брови на ребячески пухлом лице сосредоточенно сдвинуты. Спокойный-слуга останавливается и звонит в серебряный колокольчик. Юноша медленно поднимает голову и с преувеличенной осторожностью встает из-за стола.
— Дорогой мой, — восклицает он, протягивая руку. В ладони Исидора его пальцы кажутся фарфоровыми. Он выше, чем Исидор, но почти болезненно худ — обычная для Марса продолговатость, доведенная до крайности. — Как восхитительно, что вы смогли прийти. Хотите чего-нибудь выпить?
— Нет, спасибо.
— Садитесь, садитесь. Как вам понравился мой сад?
— Впечатляюще.
— Да, мой садовник — настоящий гений. Очень скромный человек, но — гений. Эта черта присуща и многим другим людям, обладающим редким талантом, таким, как ваш.
Исидор молча смотрит на него некоторое время и пытается отделаться от ощущения тревоги в гевулоте. Это не отсутствие уединения, как в Пыльном районе, а какая-то неустойчивость, словно покров вот-вот порвется.
Молодой человек улыбается.
— А вы достаточно гениальны, чтобы догадаться, кто я?
— Вы Кристиан Анру, — отвечает Исидор. — Миллениар.
Выяснить это было нетрудно, но Исидор потратил полдня, просматривая общественную экзопамять и сравнивая с фрагментом разделенной памяти, оставленным ему женщиной в белом. Анру —
