с 8-ми часов вечера до 3-х часов ночи с медико-философским рассуждением о пользе и вреде преферанса
Часть I Преферанс Картина I Герои преферанса
Надобно сознаться, что я поступил очень необдуманно, написав такое заглавие, а между тем заглавие — дело великое: в нём заключается идея, дух, сущность сочинения. Не знаю, как мне теперь и справиться с тем, что я написал!.. Герои преферанса!.. Глупо, необдуманно! Да этих героев такое множество, что разве только китайское народонаселение может дать о них понятие, и то приблизительное. В самом деле, кто нынче не играет в преферанс? Все — князья и бояре, купцы и мещане, часовщики, сапожники, классные дамы, астрономы, повивальные бабки и доктора, старые и молодые, здоровые и больные, умные и глупые, деловые люди и бездельники.
Бурным потоком разлился он по божьему миру и затопил всё: города и уезды, сёла и усадьбы, скромные деревянные домики и палаты белокаменные; как тать пробрался он и в контору купца, и в кабинет учёного, и в будуар знатной дамы, и в барскую кухню.
С 8 часов вечера до 3 ночи (иногда и до шести часов утра) он властвует на земле деспотически и всё послушно его чародейскому обаянию.
Как столапое чудовище, он обхватил человека и тешится им как невольником и играет его страстями и характером.
Для преферанса доктора забывают своих пациентов, столоначальники — свои бумаги, ростовщики — проценты, барышни — танцы, ревнивые мужья — жён-кокеток; для преферанса скряга готов жертвовать деньгами, Орест готов поссориться со своим Пиладом, невеста с женихом, подчинённый с начальником.
Итак, все играют в преферанс и везде! Хотите в этом увериться? Когда на ваших часах пробъёт восемь, наденьте вашу шубу и бархатную фуражку и ступайте наудачу по улицам города, в котором живёте: загляните в окошко скромного нижнего этажа, посмотрите в щель неплотно затворённой ставни, вскарабкайтесь, если можно, к окошку второго, третьего этажа, зайдите в модный магазин, в колбасную лавку — и везде вы увидите преферанс и встретите героев его. Даже если вы вслушаетесь в разговор проходящих и проезжающих, то увидите, что всё это бредит, живёт, дышит и движется преферансом.
Вот, например, мимо вас проезжают два человека, закутанные в меховые воротники, они разговаривают с жаром и кричат на всю улицу: «Что делать, mon cher,[74] не везёт, да и только!»
Вы думаете, что они разговаривают о лошади, на которой едут? Ничего не бывало — это им не везёт в преферанс.
Вот мимо вас промчалась бойкая пара, и вы слышите отрывистые фразы: Прикупил! Ремиз! Восемь в бубнах! и т. п.
Вот смотрите, встретились два пешехода: один из них в тёплом пальто, со свёртком бумаги под мышкой, другой в лисьей шубе и картузе, из-под которого видны волосы, подстриженные в кружок.
Послушаем их разговор:
— Ивану Трофимовичу наше почитание, всё ли, батюшка, в добром здоровье? — говорит лисья шуба.
— Слава богу, Никита Нестерович, — отвечает пальто.
— Ну, слава богу! Слава богу лучше всего! Верно, на преферанчик куда поспешаете?
— Да-c, что делать! надо как-нибудь скоротать вечерок-то. Ну и вы, я думаю, тоже сражаетесь?
— Никак нет-с… где нам… мы люди торговые — некогда-с. Разве вот праздничное дело, так случается, и мы перекидываем!
На каждом шагу герои преферанса!
Но так как нынешняя публика — большая охотница до иллюстрированных изданий, то вот, для её удовольствия, имею честь представить несколько лёгоньких эскизов, в которых постараюсь очертить из каждого сословия хоть по одному герою как представителей целого.
Видите эти два освещённых окошка, из которых одно заставлено плющом и геранью, а другое загорожено стеклянной ширмой, размалёванной какими-то неведомыми цветами, над которыми задумалась бы сама Флора? Это небольшая квартирка, принадлежащая одному чиновнику. Хозяин с двумя своими приятелями играет в преферанс. Один из них низенький старичок. Он списал почти все свои ремизы и сейчас только выпил четвёртую рюмку травнику. От этого сморщенное лицо его раскраснелось, а глаза сделались так малы, что кажется, насилу смотрят на свет божий.
Товарищ его, молодой человек, в причёске a la moujik,[75] схватил себя за волосы и кричит диким голосом: «Нет, чёрт возьми, будь я проклят, если с нынешнего дня хоть возьму карты в руки!»
Между тем хозяин, весёлый краснощёкий толстяк подтрунивает над ним и говорит, пародируя французский язык: «Не горяче — ву па!».[76]
А вот в этом жёлтом домике всякий вечер играет в преферанс один из самых оригинальных и отчаянных героев — это один учитель французского языка. Посмотрите: он снял свои очки, парик его покачнулся немного на сторону; смотрите — он стоит над ломберным столом, с распростёртыми руками, с удивлением и испуганным видом, как Робинзон над найденными им человеческими костями, и говорит: «Вот это я знал, что я без одна… mais без два в кёр… c’est horriblement!».[77]
Позвольте, откуда бы теперь выхватить новенький, хорошенький эскизец? Постойте, нашёл!
Вот каменный дом с массивными дубовыми воротами, за которыми огромный дворной пёс сердито гремит железной цепью. Здесь живёт почтенный купец Федул Абдулович. До сих пор для Федула Абдуловича табак и карты были занятием проклятым и гадостным; но с тех пор, как появился преферанс, он играет всякий день с восьми часов вечера и до первых петухов и нюхает бобковый.
Пойдёмте к нему в горницу. Вот он, Федул Абдулович: бородка у него клинышком, лысая голова похожа на поджаренную московскую сайку, а корпус — на куль с овсом. Играют вчетвером. Один из гостей имеет привычку спрашивать: на каком, дескать, инструменте играть изволите? Эта прибаутка очень нравится Федулу Абдуловичу.
Смотрите: в эту минуту один из игроков разобрал свои карты и кричит: «Играем-с!» А Федул Абдулович поглаживает свою востренькую бородку и возражает с важностью: «Струмент! Почтеннейший! Струмент!»
Теперь я введу читателя в квартиру одного моего знакомого, N.N., который, верно, не рассердится на приятельскую шутку.
Комната его довольно обширна и тускло освещена двумя сальными свечками; посредине ломберный стол; над ним в густых облаках табачного дыма обрисовались четыре усатые головы, с воткнутыми в них чубуками, как четыре дымящихся кальяна. В углублении комнаты слуга готовит пунш. Пахнет кизляркой и раздаются восклицания: «Что, урезонили! Приглашаю! Ха-ха-ха! Семь в червях».
А вот следующая сцена, как будто в противоположность предыдущей, дышит сладкой тишиной. Эта сцена происходит в хлебной лавке, в которой вы, любезные читатели, вероятно, не раз покупали кисло-сладкие хлебы, крендельки и разные сдобные фитюльки к чаю.
Три немца чрезвычайно дружно и флегматично играют в преферанс. Сам хозяин — белокурый немец, с добродушным улыбающимся лицом, в колпаке, белый канифасовой куртке и таком же фартуке. Против него сидит другой немец, высокий, лет пятидесяти, с длинным горбатым носом. Он пресерьёзно разбирает карты, не выпуская изо рта коротенькой трубки с бесчисленным множеством шнурков и кисточек. Третий — молоденький немчик лет двадцати пяти, с голубыми глазами и розовыми жилками на щеках. Он умильно посматривает на жену хозяина, которая делает ему глазки. Между тем муж, не замечая этих проделок, прикупает талон и, поднимая одну карту за другой, восклицает: «О! prachtig! O! man kann nicht besser, maine leibste Каролина Ивановна!».[78]
Но я ещё прежде сознался, что взялся за трудное дело. Скорей сыграешь сряду восемь пулек в преферанс, нежели опишешь всех героев оного!
Всё, что только дышит лёгкими, всё что только может отличить трефы от червей и имеет в кармане свободный гривенник, — всё это должно носить на себе мундир героя преферанса.
Везде, где только в зимний вечер светится огонёк, где только может гореть сальная свечка, где нужда и полезный труд уступили место праздности, — везде играют в преферанс.
Но я введу моего читателя глубже в волшебный круг его: пусть он посидит с моими героями, поиграет с ними, побранится, поплатится, короче — пусть посмотрит и почитает мои картины домашней жизни.
Картина II Демьянова уха, или Как Фома Лукич пришёл к Ивану Фомичу в пальто, а от него ушёл в кацавейке
Было восемь часов вечера. Погода была прескверная: снег падал клочьями; резкий ветер злобно бегал по улицам, взвивая столбы снежной пыли.
В это тяжёлое время некто Иван Фомич Огурчиков, в ермолке и татарском халате, сидел на диване за круглым столом. Против него сидела в кресле супруга его Анна Васильевна.
Иван Фомич зевал и вертел по столу свою серебряную табакерку, которая имела на дне маленькую выпуклость, да по временам приподнимал ермолку и почёсывал тихонько свою лысину, которая у него всегда немножко зудела, если он снимал парик и надевал что-нибудь другое.
