От этой мысли Айгинто даже улыбнулся, но тут же что-то неприятное кольнуло его.
«Но почему илирнэйцы подо льдом рыбу не ловят? У них тоже близко река, хорошая, рыбная река. Написать, что ли?..» Другой внутренний голос сердито возразил: «Пусть сами догадываются, не маленькие. А то, если обгонят нас, опять смеяться будут. Опять скажут нам: «Разве может худой, слабый детеныш здорового, сильного мужчину победить?»
Как ни отгонял Айгинто эту мысль прочь, она назойливо приходила на ум.
Разозлившись, Айгинто с такой силой ударил пешней о лед, что даже расколол у самого основания древко. Отбросив поломанную пешню в сторону, председатель пошел к палаткам за второй, но по пути остановился возле Гэмаля.
— Как думаешь, почему илирнэйцы до сих пор рыбу для приманок не ловят? — сердито спросил он. — Надо написать им, пусть у нас учатся…
Гэмаль расправил ноющую спину, вытер рукой вспотевший под малахаем лоб и сказал:
— Хорошая мысль пришла тебе в голову. Надо обязательно сообщить им, что за один день мы на рыбных приманках восемь песцов поймали.
Взяв новую пешню, Айгинто снова принялся за работу. От сознания, что он поборол в себе подлые чувства, как он их назвал, Айгинто стало весело и легко:
«Ничего! Пусть смеются илирнэйцы. Как бы потом не пришлось им стыдиться своего смеха. Еще все может быть!»
Мысли Айгинто прервал звонкий голос Эттына:
— Рультын едет! И с ним еще кто-то, на второй упряжке.
Председатель повернулся и увидел подъезжающего к палатке Рультына, которого он посылал в Янрай за продовольствием и запасной меховой одеждой для охотников. Чуть дальше ехала вторая упряжка, которой правил Митенко.
— Ну, как дела, рыбаки? — громко спросил Петр Иванович, останавливая свою упряжку. — Что-то у тебя, Иляй, нос сильно посинел?
Иляй погрел оголенной рукой нос, затем подул на окоченевшие пальцы и, болезненно поморщившись, быстро надел захолодевшую на морозе рукавицу.
— Приехал помочь, вам, — обратился Митенко к председателю колхоза, слезая с нарты и уже торопясь осмотреть, правильно ли охотники протягивают подо льдом сети.
— Сможешь ли ты, Айгинто, сейчас охотника три выделить? Пусть со мной едут. Пока вы ловите рыбу, надо здесь вблизи больше приманок поставить.
— Верно, верно, Петр Иванович! Эй, Тиркин, Ногат, Эттын, идите сюда!
Охотники прибежали на зов председателя.
— Поезжайте с Петром Ивановичем приманки рыбные ставить.
Рультын между тем раздавал охотникам запасную меховую одежду, переданную их женами и матерями. Отозвав в сторону Гэмаля, он протянул сверток.
— Тэюнэ прислала. Сказано было так отдать, чтобы Иляй не знал.
Гэмаль был готов провалиться сквозь землю. Впервые он страшно разозлился на Тэюнэ, но сверток взял, развернул и увидел сшитые из белоснежного камуса рукавицы и новенькие меховые чулки. Гэмалю приятно было смотреть на эти вещи, но в то же время горькое чувство досады и острого стыда, что приходится от кого-то таиться, совсем испортило ему настроение.
— Ну что же я буду делать с этими рукавицами и чулками? — невесело спросил он себя и, оглянувшись на Иляя, сбивавшего с пешни лед, торопливо подошел к нему.
— На вот, возьми, — сказал он, отводя от Иляя взгляд. — Это тебе Тэюнэ прислала.
Иляй подозрительно покосился на Гэмаля, недоверчиво покрутил в руках поданные ему вещи и, шмыгнув посиневшим носом, ответил:
— То, что она мне прислала, я уже взял у Рультына, а это она тебе передала…
Гэмаль протестующе замахал руками, с досадой замечая, что за ними наблюдают охотники. Круто повернувшись, он пошел к своим лункам, намереваясь вытащить сеть.
Долго крутил Иляй в руках рукавицы и меховые чулки, переданные ему Гэмалем. «Ишь, как хорошо сработала, рукавицы какие мягкие, швов почти незаметно, — с горечью думал он. — Но почему Гэмаль отдал мне? Ему же Тэюнэ послала… Я бы, пожалуй, не сделал так…»
Спрятав меховые чулки и рукавицы в нерпичий мешок, лежавший в палатке, Иляй вяло побрел к своей пешне. Снова пришла в голову мысль, которая не давала ему покоя, — бежать домой.
Первые дни, когда Иляй отправился на подледный лов рыбы, он все время говорил себе, что выдержит все невзгоды и будет работать так, что даже самые лучшие охотники разинут рты от изумления.
Работал он сначала действительно сколько хватало у него сил. Но никто рта от изумления не открывал, потому что и все остальные работали, не щадя сил.
Постепенно воля Иляя сдавала. Снова стало казаться, что в голове его не только шумит что-то, но даже свистит, что спину колет и ломит, а на ногах нестерпимо жжет большие пальцы, которые он подморозил, плавая в море на льдине.
«Уйти домой надо, — все чаще думал он. — Больной же я. Всякому ясно, что больному, чтобы не умереть, надо лежать, лечиться надо. Но как уйдешь? Хотя бы еще кто-нибудь, кроме меня, ушел, ну вот Нотат, что ли. Бывали же случаи, когда он уходил с работы точно так же, как я. А сейчас мерзнет и как будто готов еще целый год здесь мерзнуть».
Иляй чувствовал, что уйти одному ему в Янрай не решиться.
И вот сейчас ему показалось, что терпению его пришел конец. «Не могу больше, — с отчаянием сказал он себе. — Больной я, совсем больной. Сейчас подойду к Айгинто и скажу, что сильно заболел».
Минуты шли, а Иляй стоял у своей лунки, не решаясь подойти к председателю.
И вдруг он почувствовал, что из рук его кто-то берет пешню. Он вздрогнул, выходя из оцепенения, и увидел рядом с собой Рультына.
— Дай-ка я помогу додолбить твою лунку, свою я уже закончил, сейчас начнем сетку протаскивать. Я-то еще молодой, сильный, — подзадоривал Рультын Иляя.
— А я что, старый, что ли, — хмуро отозвался Иляй, но пешню все-таки отдал.
Сильными и меткими были удары Рультына. Иляй наблюдал за его работой, за его возбужденным, энергичным лицом и откровенно ему завидовал.
«Рультын что, ему хорошо…» — подумал он. Но почему именно Рультыну хорошо, а ему, Иляю, плохо, сказать не мог.
— Тяжело на морозе с водой и льдом возиться! — выпрямился комсомолец. — Но мы же с тобой недавно не такое видали, когда по морю на льдине плавали! Там куда тяжелее было.
— Дай-ка пешню, а то ты устал, я вижу, — буркнул Иляй.
«Нет, нельзя мне домой итти, никак нельзя. Женщины засмеют, ночной горшок на голову наденут», — с отчаянием подумал он.
Схватив пешню, Иляй с ожесточением стал долбить лед. И ему казалось, что это не лед так упрямо не поддается его усилиям, а что-то другое, что находится у него внутри. Но лунка все же становилась глубже и глубже. Вскоре показалась и вода. Иляй вздохнул, вытер вспотевший лоб. По телу разливалось приятное тепло. Чувствуя облегчение, Иляй снова принялся долбить лед.
«Ничего, как-нибудь пересилю я свою болезнь. Вот как будто и в голове уже перестало шуметь», — думал он, учащая удары пешней.
— Молодец, Иляй! — услыхал он голос Айгинто. — Сегодня ты настоящий ударник!
«Ничего, ничего, я еще покажу тебе, как может работать Иляй!»
— А ты, Эчилин, чего так долго сидишь и трубку свою куришь, — снова послышался голос Айгинто. — Видишь, как Иляй работает, у него учись!
«У-у-у, проклятый щенок волчицы! — озлобленно подумал Эчилин, подымаясь на ноги. — Не увидишь ты у меня Тимлю, как прошлогоднего лета».
Когда совсем стемнело, охотники забрались в палатки, вскипятили на примусе чай. Долго пили, стараясь согреться, прислушивались, как трещит от мороза лед на реке. Когда чайники опустели, улеглись спать.
В отсыревшей меховой одежде было неудобно и холодно. Выли, не выдерживая лютого мороза, собаки.
— Впустим собак в палатки. Пусть прямо на нас ложатся, и нам теплее будет! — предложил Иляй, который не мог относиться равнодушно к страданиям собак.
— Верно. Давайте впустим! — согласился Пытто.
Собаки одна за другой, дрожа и поскуливая, забежали в палатки и улеглись прямо на людей, свернувшись калачиком. Утильгин сразу нашел своего хозяина. Прижимая к себе дрожащее тело собаки, Иляй приговаривал:
— Ничего, Утильгин! Сейчас согреемся! Пусть от мороза земля лопается, а мы вот выдержим!
Эчилин лежал рядом с самым юным охотником, который переносил все наравне со взрослыми.
— Бежал бы ты, Эттын, домой, спрятался бы к матери за пазуху, быть может хоть немного согрелся бы, — не в силах скрыть своего раздражения, сказал Эчилин.
Эттын не привык грубить взрослым, но тут не стерпел:
— Это тебе, я вижу, хочется в меховой чулок сейчас влезть, — сказал он, поправляя свое изголовье.
— Ах ты, щенок сопливый! — дал выход своему, озлоблению Эчилин. — Чему тебя твои родители учили? Разве может мальчишка так со стариком разговаривать?
Эттын промолчал. Долго он еще слушал, как брюзжал Эчилин, наконец, не выдержав, вылез из палатки. То, что Эчилин назвал его сопливым щенком, оскорбило его до глубины души.
