захватывающего происхождения моей специальности. Для написания «Вех в кардиохирургии» я черпал вдохновение в своей работе в Лондоне и США, где мне довелось сотрудничать со многими пионерами кардиохирургии, находящимися на закате жизни. Я находил их безрассудную изобретательность при проведении операций на бьющемся сердце романтичной и героической – сегодня, во времена управления рисками и подотчетности, такое поведение уже невозможно. Мало кто знает, но одним из первых успехов в кардиохирургии было удаление пуль и осколков из камер сердца во время Второй мировой войны. Остатки американского военно-полевого госпиталя до сих пор можно найти в сельской местности близ Оксфорда. Полуразрушенная хижина Ниссена когда-то служила операционной.
В мои школьные годы легендарный Кристиан Барнард провел первую пересадку человеческого сердца в Кейптауне. Донором стала несчастная молодая женщина Дениз Дарванн, получившая тяжелую черепно-мозговую травму, когда ее сбил автомобиль с пьяным полицейским за рулем. В то время понятия «смерть мозга» не существовало, и ассистенты Барнарда согласились удалить сердце только после того, как оно перестало биться. Ситуация была сложной. Реципиент, которого сегодня никогда не признали бы подходящим кандидатом, умер через неделю, но новость о проведенной пересадке сердца шокировала мир не меньше первой высадки на Луну. Барнард стал знаменитым за одну ночь. Он был рок-звездой, чьи любовные похождения привели к разводу и в итоге разрушили его профессиональную репутацию.
Я посетил лекцию и пресс-конференцию Барнарда, которые прошли в Лондоне через пару недель после знаменательного события. На него обрушился шквал резкой критики со стороны коллег. Его назвали предприимчивым нарушителем спокойствия, который ухватился за возможность провести операцию после встречи с ученым-трансплантологом Норманом Шамвеем в Стэнфорде, Калифорния. «Он сделал это первым, потому что в Южной Африке не было контролирующих органов», – говорили о нем. Будучи неусидчивым после черепно-мозговой травмы, я встал и воскликнул: «Ни один метод лечения, ради которого кто-то должен умереть, не может стать популярным». Конечно, это правда. Американские кардиологи, специализирующиеся на сердечной недостаточности, называли пересадку сердца «не представляющей интереса с эпидемиологической точки зрения», учитывая малое число доноров и огромное количество пациентов с тяжелой сердечной недостаточностью моложе 60 лет.
Дональд Росс, другой южноафриканец, ставший одним из моих наставников, тоже присутствовал на презентации и уже через несколько дней первым в Великобритании провел пересадку сердца в Национальной кардиологической больнице. Обстоятельства, связанные с донором, были спорными, а исход операции – катастрофическим, однако так происходило со многими ранними попытками, последовавшими за операцией Барнарда в конце 1960-х годов. Нехватка донорских сердец была очевидна, поэтому сердца бабуинов стали использоваться чаще, и Кембридж запустил программу исследования ксенотрансплантации. Шамвей шутил: «За свиными сердцами будущее, и так будет всегда!» Пока люди становятся донорами органов, травматология и трансплантация остаются неразрывно связанными. Тесты и строгие критерии, позволяющие констатировать смерть мозга, были специально разработаны для трансплантации.
В Японии, где по религиозным причинам тело должно оставаться нетронутым, хирургов, проводящих пересадку сердца, обвиняли в убийстве.
По случаю 25-й годовщины первой пересадки сердца, проведенной Барнардом, Кейптаунский университет устроил праздничную встречу, и меня пригласили выступить на ней с лекцией по желудочковым вспомогательным устройствам. Это была идеальная возможность встретиться с одним из хирургов-героев. К тому моменту Барнард переквалифицировался из кардиохирурга в продавца косметики, но он понравился мне как человек. Возможно, потому, что у нас было много общего. Бедная семья. Необходимость что-то изменить. Сложная рабочая среда и дискомфортное стремление стать первым.
Во время той поездки меня попросили осмотреть ребенка в Детской больнице Красного Креста. В лачуге, где он жил, взорвался газовый баллон, и ребенок получил тяжелые ожоги лица и туловища, но главная проблема заключалась в сильно поврежденной трахее, которая буквально душила мальчика. Местные врачи знали, что я разработал искусственную трахею, и спросили, могу ли я с помощью нее восстановить дыхательные пути пациента. Поскольку тогда у меня не было времени, я вернулся в Кейптаун через 6 недель и прооперировал мальчика, подключив его к аппарату искусственного кровообращения. Поскольку ребенку не нужно было дышать или подвергаться искусственной вентиляции легких, у меня была возможность провести масштабную реконструкцию трахеи, навсегда изменившую его жизнь.
Встретившись с Барнардом в больнице Грут-Шур, я сел на знаменитый Голубой поезд до Йоханнесбурга, чтобы посетить Барагванетскую больницу перед отлетом домой. Билет мне подарили в благодарность за неоплачиваемую помощь парню. Это была большая честь, чего бы мне это ни стоило.
Барагванетская больница была печально известна огромным количеством пациентов с проникающими ранениями. Пострадавших доставляли туда из районов, где царило беззаконие. Ситуация была настолько серьезной, что одного из местных врачей зарезали незадолго до моего приезда. Эта больница даже отдаленно не походила на американский травматологический центр, но в ней использовались разумные и эффективные способы оказания помощи при ножевых ранениях груди. Во-первых, никакой возни на догоспитальном этапе не было. Протоколов ATLS там не существовало. Если у пациента не было сильного кровотечения из сердца или крупного сосуда, ему устанавливали плевральную дренажную трубку, высасывали кровь, вводили дозу пенициллина и выписывали. Диагностические операции проводились только в тех случаях, когда из дренажных трубок продолжала выходить кровь. Что удивительно, пациенты редко возвращались, если они не получали новых ножевых ранений. Сравните это с Великобританией, где каждому пациенту вливали целое ведро растворов перед предупредительной диагностической операцией, и после этого он проводил в больнице неделю, восстанавливаясь скорее от болезненного разреза, чем от первоначального ножевого ранения. Правда, если бы я придерживался южноафриканского подхода, на меня мгновенно подали бы в суд.
Через некоторое время после встречи в Кейптауне я получил письмо от Барнарда, в котором говорилось, что его попросили выступить перед Дискуссионным обществом Оксфордского университета, а затем прочитать лекцию в Кембриджском колледже вечером следующего дня. Я пригласил его поприсутствовать на операции по устранению врожденного порока сердца в больнице Джона Рэдклиффа и вызвался провезти его по всей стране, чтобы избежать долгого путешествия на поезде через Лондон. Он с радостью согласился. Поскольку в то время я писал «Вехи в кардиохирургии», я хотел услышать подробности первой в мире пересадки сердца из первых уст. Это была моя возможность узнать спорные подробности, которые другие могли упустить.
Выезжая из Оксфорда на своем синем «Ягуаре», я предложил Барнарду обсудить острую тему апартеида и рассказать, позволили ли ему использовать сердце темнокожего донора. Очевидно, это было запрещено, и поэтому реципиент Луи Вашкански чуть не умер в период ожидания. К тому моменту как мы въехали в Кембридж через Трампингтон, интригующих подробностей о его личной жизни я узнал больше, нежели об операции. Я поехал мимо Ботанических садов к школе
