Которая без истинности медленно погибает.
Я схватилась за грудь. Там, где всем сердцем ощущала Бетрину. Нет… не правда, ведь я ее так чувствую…
— Ты хочешь сказать, что в скором времени драконы потеряют возможность обращаться?
На его лице застыла кривая ухмылка.
— Уже потеряли. У императора нет дракона. Он больше его не чувствует.
Я вытаращила глаза. Ничего себе новость! Я помню его дракона… это же величественное, невероятной красоты животное и оно… О Матерь драконов!
— Подожди, а при чем здесь пророчество?
— Он узнал, как повернуть вспять проклятье. Как спасти целое государство.
Я поникла, понимая, что скорее всего эта непростая миссия ложится на мои хрупкие плечи.
— Я?
— Ты! Полюбив черного дракона, ты, белая драконица, возродишь в нем истинную любовь. И ради тебя он пожертвует своим драконом, умерев при этом сам! Так проклятье будет снято и все без исключения черные получат прощение от Матери драконов.
Голова закружилась, к горлу подкатила горечь. Бетрина, скуля, дернулась, слыша и понимая все до последнего слова.
Я, мы… мы не хотели обе смерти дракона… и Верриона… Он, несмотря ни на что, не заслуживал такой участи. В груди заныло, стоило мне представить мир без него… не хочу… пусть так, плохо, враждуя, но рядом… с ним… где он и его дракон живы и здоровы.
Слуха моего коснулись тяжелые шаги за дверью.
Пришел.
Посмотрела на кресло. Метаморфа и след простыл.
Я встала, вытирая бегущие по щекам, обжигающие душу слезы, и, отвернувшись к окну, приготовилась ждать… когда откроется дверь и я почувствую, всем сердцем и телом, почувствую его…
Глава 40
Каждый его шаг оставлял на моей коже ожог. Незаживающую рану, что теперь со мной навечно. Я, находясь в этой страшной агонии, подыхала от боли, которая как тиски, сжимала, дробя израненное сердце. Не свою боль ощущала, выпивая все до последней капли.
Бетрина — она изнывала, бесконечно ходя из стороны в сторону в своем логове, прекрасно осознавая, что у нас с ней нет выбора.
Я умоляла меня простить, уже заранее зная, что и, главное, как собиралась сказать, чтобы окончательно отвернуть от себя Верриона. С его приближением она выла все громче, разрывая меня на кусочки.
Как же больно!
Почему-то именно сейчас остро хотелось взглянуть в его лицо. Хотя и была уверенна на сто процентов, что не увижу там ничего хорошего. Но я жаждала его ненависти. Я хотела для себя малюсенький повод, чтобы ненавидеть и презирать в ответ.
Почувствовав его дыхание рядом, такое громкое, рваное, я дышала вместе с ним, задыхаясь от одиночества. Сейчас ничего не спасало, чтобы хоть ненадолго перестать ощущать это ядовитое, отравляющее все вокруг чувство.
Чтобы набраться храбрости и все-таки выполнить задуманное, я, смахнув непрошеную слезу, развернулась, встречаясь с его взглядом.
Холодный, колючий, но бесконечно голодный и горящий. Он поедал меня глазами, облизывал все тело.
В домашних брюках и белой рубашке с небрежно растянутым воротником, через вырез которой просматривалась бронзовая кожа.
И я не могла заставить себя отвернуться.
Я словно прозрела… окунаясь в его эмоции. За всей этой его показной ненавистью, злостью и яростью… я видела его настоящего. Видела, насколько обескуражен и потерян. Насколько сам сопротивляется своим чувствам, глядя сейчас на меня.
Какой же он красивый… Темные волосы… черные глаза…
Медленно закрыла глаза, считая про себя до пяти.
Пора.
Высоко подняла подбородок, напуская ледяную надменность.
Игра началась, больше тянуть некуда… нельзя позволить себе передумать. На кону его жизнь… и жизнь его дракона.
— Зря пришли… — специально выбрала официальное обращение, подчеркивая между нами с каждой секундой становящуюся все шире и глубже пропасть.
Задела.
Поменялся в лице.
Как больно видеть своими глазами, как хрупкая нить наших судеб рвется под натиском какого-то пророчества.
Остановился, затаился, как хищник перед прыжком, готовый в любую минуту растерзать свою жертву. Я задрожала, стараясь ничем не выдавать свои истинные чувства.
— Отчего же зря. Забавно посмотреть на ту, которую для меня выбрала сама Матерь драконов. Я пришел. Оценил! От тебя требуется всего лишь раздвинуть свои прекрасные ножки и выполнить супружеский долг. Раздевайся.
Кровь отлила от лица, замедляя удары сердца. Я задохнулась, забывая, как дышать… и вообще жить…
Как же больно…
Сжала до хруста кулаки… впиваясь ногтями в кожу.
Но никакая физическая боль не шла в сравнение с той, что я чувствовала в груди.
Метка на животе раскалилась, я вся раскалилась, покрываясь липким потом. Но его тон помог. Я разожгла в себе ответную ненависть.
Сгорать дотла — так вместе!
И мы пылали, я видела огонь, плещущийся в глубине его глаз.
Тряхнула головой, щекоча длинными волосами спину, наблюдая, как он делает навстречу широкий шаг.
Нет… только не прикасайся… не хочу… не могу… потому что безумно желаю.
Ему нельзя до меня дотрагиваться.
Мой отчаянный шаг назад и громкое, но твердое:
— Нет!
Он застыл, а я, набрав в легкие побольше воздуха, потому что казалось, что мне совсем нечем дышать, вложила в свои слова правдивую ложь, из последних сил сопротивляясь искушению все прекратить. Но слова слетели с моих губ. Слетели, камнем падая в мое израненное сердце.
— Я говорю тебе НЕТ, дракон. Я не в силах тебе запретить воспользоваться моей беззащитностью и принудить меня возлечь с тобой на супружескую кровать. Но знай, если ты решишься на это, ты навсегда падешь в моих глазах и каждый мой век, прожитый с тобой, пройдет в ненависти к тебе. Решай. Но это тело, без моей души, без твоей любви, достанется тебе только силой!
Он опешил. Застыл, превращаясь в глыбу льда… криво усмехнулся, зло так, нехорошо.
— Души? Ты хочешь любви? Любви… к тебе?
И засмеялся… громко… хотя я видела сквозь смех его боль… мой отказ задел, ранил и убил, а значит, я сделала все правильно. Только почему совсем нет радости от содеянного? Почему хочется кусать кулаки, рыдая над прахом моей души?
Он быстро пришел в себя, натягивая уродливую маску безразличия. Презрительно сузил глаза, замораживая одним лишь взглядом. Равнодушно развернулся, не смотря больше в мою сторону, вышел, оставляя меня одну.
Все… с плеч скатился невероятный груз. Но меня продолжало тянуть вниз. Не чувствуя перед собой опору, я, совсем обессилив, рухнула на кровать. В груди пекло, я не могла залатать зияющую рану в груди. Ее пустота и бесконечность морозили тело. Я даже плакать не могла, поджав ноги к груди, сухими, как пустыня, глазами, смотря в одну точку. Я выиграла сражение, уступая противнику
