в условиях частной и государственной собственности и всех их пороков. Все лучшие события в ее жизни были связаны и освящены религией, и в ней находила она забвение и утешение от житейских и душевных невзгод, от экономической и моральной несправедливости в жизни людей и общества.
Вечером тринадцатого августа, в воскресенье, тридцать шестого года, во время моего дежурства на скорой помощи, приехал на станцию муж сестры Марии Иван Матвеевич и сообщил: «Мамаша скончалась». Я тут же отпросился, сдал дежурство, зашел домой известить жену и тут же уехал на всю ночь к дорогой и любимой, верной и неизменной матери. В жизни много было любви к другим и от них ко мне, но никогда не было от них истинной, всепрощающей, преданной, душевной материнской любви. Я предвидел этот неизбежный конец ее жизни и ждал со дня на день, но когда закончился ее путь жизни — я почувствовал, что она с собой унесла и часть моей жизни. Ведь лучшие годы детства прошли с ней, семейные и общие переживания, что разделялись нами вместе одной душой и одним сердцем.
В течение двух дней хлопотал об оформлении похорон, извещал родных и все ночи находился при матери в тяжело угнетенном состоянии. В день похорон собрались все родные, кто мог, и ни одной слезинки не проронил до выноса матери из дома сестры. Но как только взяли из дома гроб с матерью — неудержимым потоком полились слезы печали и скорби и неутешимые рыдания. Жена стала утешать меня и сама расплакалась. Так часто [бывает] с человеком в настигшем его тяжелом горе, что вначале он все видит, знает и понимает, но истинное познание случившегося проявляется с особой ясностью и силой через какой-то промежуток времени.
Похоронили мать на городском кладбище в Смурове. Перед опусканием в могилу кладбищенский священник пропел вечную память.
Дважды в год, весной и осенью в течение пяти лет посещал могилу матери вместе с женой, а иногда вдвоем с сыном, но в декабре сорокового года я был схвачен опричниками царя Иосифа Кровавого и отправлен в тюрьму, а потом в концлагерь на десять лет, а вскоре началась всемирная человеческая бойня — война, и она дошла до кладбища: большая часть памятников-крестов из дерева были спилены на дрова-топливо. Когда я через десять лет возвратился из сталинского концлагеря и пошел на могилу матери, найти ее уже не мог — кресты спилили.
***
Шли дни, годы. Сережа рос и развивался. В жизни в условиях города много преимуществ перед сельской жизнью детей: в городе общая и частная культура, больше развлечений, библиотеки, театры, цирк, зверинец, музеи, храмы, парки, десятки учебных заведений, клубы и многое другое, чего нет и не будет в сельском быту, но в условиях жизни города познание природы ограничено: видеть и чувствовать ее можно только в селе. Поэтому каждый год брали отпуск в летние месяцы и все вместе уезжали в Старотопное на простор мысли и мечтаний, полей, лесов и Зигзаги и, возможно, что тогда еще сын полюбил природу и впоследствии и стал геологом, а в Смурове в выходные дни уезжали к сестре и ее мужу на дачу четвертой просеки, где они в то время жили. Между нами установились дружески-доверительные отношения. Они радушно нас встречали, и никто не знал, что жена оставит меня в годы бед и несчастий в тяжелой судьбе и что за многолетние хлеб-соль сестры жена отплатит черной неблагодарностью. А было тогда прекрасное время. Еще жива была моя мать, она брала Сережу на руки, держала на коленях и была счастлива нашим общим счастьем.
До трехлетнего возраста сын оставался дома с няней, а потом до школьного возраста — в детсадике, и чаще, чем жена, идя на работу, я отводил его, а идя с работы, заходил, и шли домой, где нас ждала и радостно встречала моя жена и мать сына.
Все же, несмотря на большую занятость «хлебами насущными», находилось время побыть вместе час-другой с товарищами и друзьями по медфаку и друзьями по революционным идеям, теориям и увлечениям коммунизмом нынешнего дня, но коммунизмом безгосударственным — вольным и ни от кого не зависимым. Все мы, молодежь, в студенческие годы, во время революции и Гражданской войны впитывали в себя все новое, революционное. Мы ясно поняли, что все, что угнетает человека и общество, должно исчезнуть в России теперь же, сегодня, а впоследствии во всем мире. По своим воззрениям на революцию стояли выше многих других в понятиях свободы мысли, слова, политического и экономического разрешения неравенства. Много спорных вопросов возникало среди нас, а некоторые с оружием в руках и с глубокой верой защищали дело революции, новый строящийся мир Страны Советов. А поэтому дух разрушающий — дух созидающий являлся нашим молодым идеалом, символом веры, и поэтому и мы держались крайне революционного направления. Когда совершилась Октябрьская революция — тогда двери учебных заведений широко раскрылись для детей рабочих, крестьян и всех трудящихся, и в этом мы видели знамение новой рождающейся жизни без слуг и господ не только в хлебах насущных, но и в духе и мысли. Крестьяне, рабочие и служащие в солдатских шинелях и без шинелей защищали на фронтах Гражданской войны землю, хлеб и волю, фабрики и заводы не за страх, а за совесть: такова была у всех сила жажды к вольной жизни сытых хлебов для всех. Все стремились к равной экономической, политической и моральной жизни без богатых и бедных, без эксплуататоров и эксплуатируемых, к жизни без чинов и рангов. Мы были молоды и полны решимости создавать всеобщее равенство человека и общества на одной шестой части планеты Земли.
Но потом, в последующие годы начался разлад. Одни в меньшинстве начали жить в лучших хлебах, другие, большинство, в худших, и чем больше крепло государство, тем значительнее и бессовестнее шло расслоение общества. Одни имели партийный патент на сытые хлебы — другие, масса, его не имели. Началось экономическое, политическое и моральное расслоение общества, но мы, молодежь, оставались многие годы на прежней вере в экономическое равенство в хлебах и заработной плате для всего общества и, в конечном итоге, в условиях диктатуры-господства партии марксидов непреложный извечный закон стремления каждого человека к большему удовлетворению своих потребностей — в условиях государства стал достоянием партии марксидов — стократного меньшинства. Общество
