разделилось на управителей — господ чиновников, и управляемых — тружеников сел и городов.
И вот, вопреки своим убеждениям, материальная скудность в хлебах побудила меня заняться частной практикой, и с этого времени прекратилась изнуряющая низкооплачиваемая работа на двух-трех совместительствах — в этом не было больше необходимости. В доме появился материальный достаток. Стало больше свободного времени для личной культурной жизни. Появилась возможность мечтать о поездке на берег Черного моря весной или летом будущего года всей семьей.
***
Шел сороковой[125] год. Радостно было сознавать, что жизнь материальная становилась светлей, улыбающейся. Все мы были счастливы, и казалось нам, что никогда так много не было любви между нами в семье. Окружающая жизнь и люди начали казаться солнечнее.
В декабре начали готовиться к Новому году. Купили елку и украшения к ней; как и каждая семья готовилась к Новому году и новому счастью, как и раньше сотни лет назад, но и так же, как и тогда, счастье для большинства оставалось вечной несбыточной мечтой в условиях частной или государственной собственности. А вера, желание человека и общества в лучшую долю жизни на Земле никогда не исчезнет в людях, даже в тюрьмах, каторгах и концлагерях, при виде петли и расстрела. Такова жажда к жизни в каждом человеке. Это стремление к лучшей жизни каждого человека начинается со дня его рождения и продолжается всю жизнь, но только меньшинство, стоящее во власти и у власти, достигает границ сытых хлебов, а все прочие остаются при малых хлебах, а с начала частной практики я тоже стал переходить от малых к большим хлебам.
Но неисповедимы пути богов земных и небесных, и часто человек и общество не знают судьбы своей, ибо она находится в руках богов земных, господствующих и властвующих. И вот в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое декабря сорокового[126] года произошла трагедия в моей жизни, а следовательно, и в жизни семьи и моих родных. Исчезла семья, родные, знакомые, работа, елка и поездка на берег Черного моря, исчез и я. Во мрак многолетней жизни погрузилась жизнь. Скорбь и печаль бесконечные наполнили наши души и сердца. Померкло солнце жизни.
Дойдя в своем повествовании до восемнадцатого декабря, мой приятель проснулся, тяжело и глубоко вздохнул, вытер обильный пот с лица и, как мне показалось, веки глаз повлажнели, а на следующую ночь снова заснул и ровно в двенадцать часов ночи начал повествовать.
[Арест]
В некотором царстве-государстве, больше двадцати лет тому назад, в годы студенчества я и многие другие увлекались идеями нового быта, исканием других, еще не изведанных путей счастья жизни для своей и других стран, ведущих к обетованному раю жизни на всей Земле, для всех людей мира без всего того, что порождает насилие и угнетение человека и общества ужасным, звериным экономическим, политическим и моральным неравенством.
Многие из нас во время революционного разрушения старого и созидания нового, если не в данный момент, то в ближайшем будущем мечтали об осуществлении равенства экономического, политического и морального. Всей душой приветствовали Октябрь, как начавшуюся зарю солнечной жизни в роде человеческом. Нашему юношескому увлечению не было границ. Мы со всей страстью юношеской энергии обрушились на все религии мира, неизменно вели борьбу на диспутах, утверждая, что не бог, а человек создал богов по образу своему и подобию. С первых дней Октября посещали все клубы всех партий, митинги, диспуты, лекции и с юношеским пылом воспринимали все революционное, прогрессивное и добавляли из книг и брошюр, свободно покупаемых в магазинах и книжных ларьках города Смурова.
Часть книг с того времени имелась у меня в личной библиотечке, там же находились книги Бухарина о политэкономии, Кнорина «Азбука коммунизма»[127] и другие, по которым велось преподавание в медфаке и других учебных заведениях до тридцать пятого года.
Тогда же я написал стихотворения о порочности земных и небесных властей. Обе книги-тетради также находились в библиотечке. Имелось еще десятка два книг о создании безвластного коммунистического общества борцов за жизнь людей с большой буквы — Бакунина, Кропоткина, Цоколли, Себастьяна Фора, Прудона, Штирнера и других.
Тогда же студент Котов, мой товарищ, дал мне несколько килограммов печатного шрифта для дроби, и вместе с ним распространяли листовки о Кронштадтском мятеже в медфаке. Но промчались годы студенческой жизни, окончен медфак, много лет пролетело в врачебной работе. Другие интересы, запросы, хлопоты и заботы пришли и утвердились, оставив былое воспоминанием. И вот через двадцать лет, вспоминая изредка в кругу товарищей по студенческим годам былое в годы революции — в кругу знакомых оказался агент-осведомитель опричников царя Иосифа Кровавого.
Казалось, что бы особенного в том, что во времена давно минувших лет я и многие другие посещали клубы, диспуты, доклады, митинги, преимущественно крайне левых направлений. Что было особенного в том, что политэкономию изучали по Бухарину, а азбуку коммунизма по Кнорину, по приказу этих же власть имущих марксидов, и что шрифт израсходован на дробь, и что распространял правдивые листовки Котов при моем содействии, и что особенного в том, что имелись книги Ю. Стеклова о Бакунине[128], Бакунина, Кропоткина, Прудона, Цоколли, Себастьяна Фора и других, изданные после Октября КОГИЗом[129], и, наконец, что особенного в том, что имелись стихи, зовущие к конечной цели общества — безвластному коммунизму.
Оказывается, власть марксидов превратилась в такую диктатуру ужаса и тирании во времена царя Иосифа Кровавого, что все, чему вначале поклонялись, начали истреблять. У власти выросли рога — она превратилась в черта и частично пожрала сама себя, своих первоначальных соратников. А поэтому можно было читать и иметь у себя только те книги, которые имеют библейское сказание марксидов от Иосифа Кровавого — все же, исходящее не от него, являлось преступлением и истреблялось. Следовательно, всякий человек инакомыслящий и всякие книги не от Иосифа Кровавого объявлялись вне закона и уничтожались, независимо от того, к какому времени они относятся, а потом психоз истребления достиг такого размаха, что каждый ложившийся спать сегодня дома не знал, где будет находиться через час или через день, на работе или в застенках опричников Иосифа Кровавого.
