края разрешила выпуск газеты. Матвей не знал тех побуждений, которые заставили крупнейшего капиталиста делать неприятное, очевидно, для других богачей города дело, но в результате переваловской политики газеты стали попадаться на улицах чаще. Перевалов газету свою пустил дешевле той, которая выходила в городе издавна, и многие мастеровые стали являться теперь на работу с газетными простынями.
В кузнечном цехе теперь во время завтрака не только дулись в короля, но кое-кто стал собираться возле бандаж-ника Простосердова послушать чтение газеты.
Простосердов часто читал газету вслух, и это притягивало к нему иногда десятка полтора народу.
Матвея больше всего интересовала подоплека того, почему так интересовался когда-то Закс со своими знакомыми переваловской газетой. Сам он пробовал найти в газете какое-нибудь отличие от той, которую тот же Закс ненавидел, но, ничего не найдя, решил, что ценою только они и отличаются, да и то на старую газету скоро тоже цену снизили с пятачка до трех копеек.
Но как бы то ни было, газета стала проникать и в другие цехи и приносить иногда неожиданные новости.
Через несколько дней после бегства Матвея с торжества помолвки его сестры, в мастерских были разбросаны гектографированные прокламации. В связи с их выпуском было арестовано в городе несколько человек. Провалился в числе их и Ставский. По прошествии еще нескольких дней к стоявшему за работой Матвею подошел взволнованный Семен Айзман.
— Знаешь, —воскликнул он возбужденно, —в Петербурге убит выстрелом из револьвера министр Боголепов и было покушение на Победоносцева.
— Ну?
Матвей остановил работу и впился глазами в товарища. Воскобойников, рубивший зубилом полосу железа, тотчас же почувствовал заминку молота.
— Ну, что там! задрал он кверху голову, — майдан завели?
Матвей возобновил работу.
— Откуда ты знаешь? спросил он приятеля.
— В газете сегодня есть телеграмма. А кроме того, говорят, что еще раньше в Петербурге на Казанской площади была громадная противоправительственная демонстрация. Студенты всех университетов и заводские рабочие ходили по площади, пели революционные песни и кричали: «Долой самодержавие!». Их избили нагайками и шашками.
— Неужели такой тарарам? Ах, черт возьми! А мы ни черта не знаем!
— Никто не приезжал еще оттуда.
— А теперь?
— Илья говорит, что у него есть какое-то воззвание от русских писателей по поводу избиения студентов, а на-днях будет пракламация у нас по поводу событий.
— Молодцы студенты! А кто убил Сипягина, —тоже студенты?
— Студенты.
— Здорово. У тебя газета есть?
— Да тут в кузне возьмешь у кого-нибудь.
— Ну, ладно; знаешь что: завтра праздник, не будем работать. Приходи ко мне. Надо будет вместе день ухлопать. Кружка не будет. Я сдохну от досады, если с кем-нибудь не увижусь и не узнаю в чем дело.
— Хорошо. А ты у Ильи возьми воззвание писателей и получше узнай все.
— Великолепно! Вместе прочтем и обмозгуем, как это вышло.
* *
*
На следующий день был незначительный праздник какого-то царского тезоименитства. Выдался теплый солнечный день. Вся компания друзей Матвея собралась после обеда у него на квартире. Прочли вместе сообщения о демонстрациях студентов в Москве и Питере и обращение к обществу с протестом против избиения во время этих демонстраций, подписанное известнейшими русскими писателями. В переваловской газете прочли правительственное сообщение об убийстве студентом Карповичем министра Боголепова и о покушении на Победоносцева произведенном Лаговским.
Оба покушавшиеся были арестованы без сопротивления и даже не выражали попыток к бегству, подчеркивая этим презрение к грозившей им участи.
— Молодцы наши в Питере! - резюмировал Семен общее настроение окружавших Матвея за столом приятелей.
— Это хорошо, только это не наши, — сказал Матвей, более посвященный в складывавшиеся партийные оформления подполья. Это другая партия, —социал-революционеры, которые имеют особую программу.
— А не социал-демократы?
— Нет, они хотят переворот совершить независимо от того, примкнут к ним рабочие, или нет. Без нас, думают, с самодержавием и капитализмом справиться можно.
— Значит готовое хотят дать рабочим. А если дадут не то, что нам надо?
—Вот в этом и штука вся: они думают, что ошибиться не могут, лучше других, будто, будут, если вместо Николашки станут всем заправлять. А мы говорим: нет. Лучше давайте-ка мы сами сделаем все, что нам нужно, тогда и террор ваш на пользу пойдет нам и товарищами вы нам будете.
— Террор — это политические убийства? — догадался Анатолий.
— Да.
— А разве он может быть вреден?
— Вреден тем, что рабочий класс будет думать: пускай, мол, смельчаки колошматят министров и всю гопкомпанию сановников, пока не доберутся до царя. А наша хата с краю, нам и делать нечего.
— Значит, мы против террора?
— Да.
— А как же мы добьемся своего?
Матвей с отчаянием посмотрел на друзей, чувствуя, что не на все вопросы и сам еще может дать ясный социал-демократический ответ, но, чтобы покончить с настроением симпатии к эсерам, сказал то, что сам думал о тактике своей рабочей партии:
— Сперва мы будем организовывать стачки, демонстрации, да сыпать по заводам прокламации. Потом начнем дубасить на улицах полицию, начнутся бунты и восстания, А затем — все на улицу. Министров и генералов всенародно на фонари. Сцапаем Николашку, произведем ему «секим-башка». А когда у него на кишке повесим последнего богача и жандарма, установим свою диктатуру и скажем: готово. Пожалуйте к нам со всех звезд в гости, господа марсиане!
Все рассмеялись.
— Скоро ли это будет? —мечтательно спросил Семен.
Матвей сделался серьезнее.
— Товарищи! Давайте, во-первых, сегодня по поводу убийства, произведенного во имя рабочей революции и по поводу первой демонстрации в Питере похулиганим как следует целый день. Во-вторых, так как мы делаемся уже молодыми людьми, — моя сестра на год старше меня даже выходит уже замуж — закатим себе мальчишник. Поставим крест на том, что мы являемся сегодня последний день недомерками какими-то, а впредь будем настоящими пролетарскими парнями. В-третьих, пока еще не раскисло наше кавалерское знакомство, благодаря которому мы сдружились, давайте, товарищи, дадим друг другу торжественное обещание, что всю жизнь мы отдадим войне со всякой сволочью, которая господствует над рабочими. Давайте дадим себе и друг другу зарок, что мы, мальчишки, доживем-таки до того, что заставим скрежетать зубами буржуев, а царя — посидеть в той чижевке, где сидят сейчас наши самые энергичные товарищи. Давайте, если нам это не удастся, и если мы увидим лет через пять, что никакая горячка не подымет на ноги весь пролетариат, давайте
