— Ну что, мы признаём себя побежденным, господин профессор? — спросил Старр даже не с иронией, а с агрессией и злорадством: профессиональному наемнику всегда делается неловко, когда он испытывает горечь и зависть при виде того, что исключил из своей жизни раз и навсегда.
— Почему?
— У вас счастливый вид. А как же мир?
— Я не думаю, что он долго простоит, если только кто-нибудь не соизволит поставить этот снаряд на предохранитель.
Литтл наклонился и защелкнул предохранитель, бормоча извинения, как школьник, забывший сделать домашнее задание.
Старр счел, что самое время немного позабавиться и разрядить атмосферу.
— Ну что же, парни, мы очень старались, никто не станет это отрицать, — заявил он. — Мы сделали, что могли. И не наша вина, что все провалилось.
Все повернулись к американцу, Литтл остановил на нем взгляд, в котором читалась подозрительность.
— Что именно вы хотите этим сказать? — спросил он гнусавым и раздраженным голосом.
Старр пожал плечами и ничего не ответил.
Его глубинную мысль взялся передать Матье.
— Думаю, что я знаю, что хотел сказать ваш боевой товарищ, господа. Бой, что вы вели, окончился честным поражением, хотя — что есть, то есть — вы уже не способны это осознать… Бомба взорвалась давно, в Хиросиме, процесс дегуманизации завершился, и особенность этого феномена, очевидно, заключается в том, что у нас больше нет духовных, этических и психологических качеств, чтобы отдавать себе в этом отчет.
Эта шутка заставила улыбнуться всех, кроме Литтла, который, похоже, принял ее за гнусные бредни интеллектуала, и, вдобавок, интеллектуала французского.
Правильный ответ, вызвавший взрыв смеха, подыскал Станко.
— Вы заблуждаетесь, друг! Достаточно взглянуть на эту прекрасную девушку и на вас, чтобы понять, что мы все-таки спасли то, что пришли спасти, и что мы еще вполне человечны, настолько человечны, насколько это возможно для человека! И за этот героический и сверхчеловеческий поступок — оставаться человечными во всем и несмотря ни на что — мы заслуживаем премии! И особой медали за проявленное мужество!
— Только один момент: сколько раз цивилизация может быть спасена, прежде чем утратит право называться цивилизацией? — спросил Старр.
— Хватит! — оборвал его Литтл. — Мы не на светском приеме! Перед нами стоят серьезные задачи!
— Знаете что, товарищи? — заявил Комаров. — К миру на земле можно идти лишь пятясь!
— Да заткнитесь же, черт возьми! — заорал Литтл на своем чистейшем сержантском кокни. — Отставить эту разлагающую болтовню! Еще слово, и я вас всех отправлю в наряд чистить сортиры!
Машину вел Григорьев, затем Литтл сам сел за руль «шкоды».
Каплан дулся, забившись в угол. Он был чем-то разочарован и обижен, и Старр полагал, что знает, чем именно. У него украли его миг триумфа: как оказалось, Матье не ошибся…
На всем пути они не встретили ни одного человека в военной форме. Албанцы соблюдали соглашение. Старр с признательностью посмотрел на Джуму: слава Богу, что существует культ личности!
По обеим сторонам дороги, на склонах гор один за другим стояли энергоуловители, соединенные со станцией. Они уже не фосфоресцировали.
— Можно подумать, что вырубили электричество, — холодно заметил Литтл.
— Электричество, ну да, как же, — буркнул Старр. — Как легко вы об этом говорите, майор, хоть премию за наглость выдавай. В конце концов, даже если они снова начнут качать дух, им потребуется два года, чтобы восстановить свои запасы! Наши ученые тем временем, полагаю, найдут средство защиты или изобретут что-нибудь еще более занятное. Чего не хватает цивилизациям, так это полигона на другой планете, чтобы определить размер возможного ущерба!
— Разговорчики! — оборвал его Литтл. — Вы, может, не отдаете себе отчета, но ваши разговоры свидетельствуют о том, что на вас еще сказывается деморализующее действие побочного эффекта!
Над ними кружили орлы, и в пылу победы они испытывали удовольствие от соседства с равными себе.
— Орлы, — произнес Старр.
Станко поднял глаза:
— Грифы.
— Интересно, а что приключилось с нашим прелестным албанским юношей? — мечтательно прошептал Литтл.
— Сидит в деревенском кабаке и жрет чеснок, — предположил Колек.
— Нет, — возразил Станко. — Он пошел в долину, чтобы рассказать народу всю правду. Он где-то там, внизу, ходит от деревни к деревне и рассказывает всем правду. Я знаю албанцев. Это гордые и мужественные люди. У них отличный дух, очень стойкий. Высшей пробы! Одно слово — горцы…
Они услышали, как вдалеке затрещал пулемет. Дорога петляла, поднимаясь по склону горы над деревней Берц, в самой западной точке долины. Там, наверное, учебный полигон, сказал себе Старр.
— Это не учебный полигон, — гневно произнес Станко, как будто прочел его мысль.
— Тогда полигон смерти, — сквозь зубы процедил Старр. — Не хватало Камбоджи — вот она!
Пулеметный огонь отзывался в горах нескончаемым эхом очередей.
Литтл остановил грузовик.
Перед ними лежала деревня Берц, последняя деревня в долине.
Литтл настроил бинокль.
— Малыш сдержал слово, — сказал он одобрительно.
Люди в глубине долины явно пытались отойти подальше от окружавших их энергоуловителей. Они старались держаться от обелисков на пресловутом расстоянии в семьдесят пять метров, на котором улавливание уже невозможно.
Это неправда, подумал Старр, закрыв глаза. Галлюцинации, патологический, упадочнический, болезненный побочный эффект. Ничего этого не было. Бред отравленного, извращенного воображения. Все неправда. И варшавское гетто, и Катынь, и Бабий Яр. Будапешт, Прага, Орадур, Лидице, Ян Палах[53], Вьетнам, Берлинская стена. Фантазмы.
— Они, наверное, попробовали взорвать уловители, и… — проговорил Григорьев.
Старр взглянул на Имира Джуму. Сталинский истукан, казалось, начал возвращаться к жизни. Глаза его горели презрением.
— Неправда, — сказал он. — Западная пропаганда. Такие же, как вы, агенты-провокаторы попытались совершить диверсию и были схвачены народом. Лживые домыслы. Клевета. Последние капли яда, изливаемые прислужниками капитализма…
— Зачем? — простонал Каплан. — Зачем эта бойня?
— Вы только что слышали, — ответил ему Старр. — Это западная пропаганда. Это была не пулеметная очередь, это — пропаганда Запада, отравляющая дух народа.
— Боже мой! — прошептал Каплан.
— И это тоже западная пропаганда, — сообщил ему Старр.
— Ну что же, я думаю, что маршал прав. Эти выстрелы — остаточное галлюциногенное действие топлива. Впрочем, тех славных крестьян, что поверили бы в историю с улавливанием и освобождением духа, просто-напросто посадили бы в психиатрические больницы!
— Протестую! — крикнул Комаров. — Это антисоветское высказывание.
— Я не допущу в своей группе пререканий между союзниками, — предупредил их Литтл. — Майор Комаров, примите мои извинения за оскорбительные слова, прозвучавшие из уст одного из моих подчиненных. Он явно находится под влиянием деморализующего действия топлива. СССР — свободная страна. То же можно сказать и о Соединенных Штатах. И во всех представленных здесь странах, и под моим командованием. Если бы Китай и Албания были на нашей стороне, там бы тоже процветала свобода. Пока я занимаю эту должность, на свете есть лишь те чертовы страны, где процветает свобода. Профессор Матье, с вами все в порядке?
— Да, — ответил удивленный Матье. — А что?
— А то, что вы нам, может быть, еще понадобитесь! — окончательно выйдя из себя, крикнул Литтл. — Может быть, мы совершили ошибку! Может быть, нам не надо было трогать эту гадость, пусть бы себе дезинтегрировалась! Как офицер и джентльмен я не считаю, что мы заслуживаем лучшего!
В долине вновь воцарилась тишина.
Литтл надавил на педаль, и грузовик тронулся с места.
XXXIV
Оставалось проехать не больше десятка километров.
Горы отступили, и теперь дорога шла напрямую через каменистое и глухое Кинжальское плато. Единственными признаками человеческой деятельности были уловители, снабжавшие энергией военные форпосты и каменоломни в Арзе. Но и сюда энергия больше не поступала, и ретрансляторы стояли пустые, безжизненные, тускло-серого цвета.
Колек и Станко ехали в грузовике стоя, следя за окружающей местностью и за небом, хотя присутствие заложника делало нападение с воздуха маловероятным. Джуму держали на мушке русские. «Чтобы произвести должное впечатление, — написал Старр, — русские вели себя мелодраматично и несколько переигрывали, но правда и то, что в течение тех решающих минут, когда мы вплотную приблизились к югославской границе, наша судьба полностью зависела от философских взглядов маршала Имира Джумы на жизнь и смерть… Оглядываясь назад, следует-таки признать, что мы недооценили как самого этого человека, так и албанский национальный характер».
