— Вот соберём завтра сходку, и как община решит… — ответил священник.
На следующий день все село собралось у церкви, отец Иван с паперти рассказал о желании и просьбе прибывших поселиться в их селе.
— Прихожане, нелегко нам после тяжкого лихолетья живётся ныне… Но все же имеется у нас крыша над головой, имеется что поесть и попить… А взгляните на этих вот обездоленных, какая беда у них! Так неужели не пригреем их у себя, дорогие мои миряне?
— А как же, почему не пригреем? Пусть остаются! Жить есть где! — раздались голоса. — Свои ведь люди!
Так дубовобалчане и немировцы поселились в затерянном между лесов и лугов сельце над тихоструйным Ирпенем. В тот же день они начали устраиваться в облюбованных домах.
Арсен выбрал просторную хату, с клуней и поветью, сплетёнными из лозы и покрытыми камышом. Посреди двора над срубом колодца высился журавль, а большой огород, который тянулся до самых прибрежных лугов, был обсажен развесистыми вербами. Напротив этого пустовавшего жилища раскинулся широкий выгон, на другой стороне которого стояла небольшая деревянная церковка. Целый день вся семья работала, приводя в порядок новое жильё. Арсен с Романом расчистили снежные сугробы, починили ворота, привезли из лесу фуру сухих сосновых дров и сложили их в клуне. Мать Арсена затопила печь. Дед Оноприй смастерил стол и лавку, а также топчан за печью, чтоб было на чем спать. Якуб с Яцько поправили хлев и погреб…
Арсен работал как в тумане. Он исхудал, лицо почернело. Перед глазами все время стояла Златка. Чернокосая, голубоглазая, улыбающаяся… Где она? Что с нею? Не продали ли девушку куда-нибудь за море, где затеряется её след?.. От бессильной злости крепче сжимал топорище и рубил топором мёрзлое дерево, словно стараясь высечь из него искры.
Потом в забытьи мечтал о том, как, найдя Златку, женится на ней, разживутся они своим хозяйством, может, даже здесь, в этом приветливом и живописном селе… А почему бы и нет? Здесь очень красиво! Должно быть, буйно цветут по весне луга! Сколько в окрестных лесах ягод, грибов, орехов, диких груш и кислиц! А речка, наверно, так и кишит рыбой и раками… И земли сколько хочешь, столько и засевай, было бы чем!
Ему, утомлённому военной службой в Сечи, походами, боями, скитаниями по чужим краям, смертельной опасностью, не раз подстерегавшей его, безумно хотелось пожить мирно, с любимой и со всею семьёй, пахать поле, засевать пушистый чернозём отборным зерном, косить и жать, ухаживать за скотиной. А зимними вечерами, когда завывает вьюга, сидеть в тёплой хате перед пылающим в лежанке пламенем и держать в своих руках маленькие Златкины руки…
Под вечер он зашёл на подворье, где остановилась Феодосия с детьми. Здесь тоже кипела работа. Правда, осунувшаяся, угнетённая глубоким горем женщина работала через силу, но ей помогали Палий и Савва Грицай. Молодой Семашко тоже крепился и старался скрыть свою тоску, чтобы не расстраивать мать ещё больше. Заскакивал к ним Яцько, то помочь в чем-то, то попросить что-либо.
Из соседнего двора доносились голоса Зинки и Иваника. Им вторил густой бас Спыхальского. Арсен покачал головой: ой, неспроста Мартын вызвался помогать именно этой семье! Все заметили, что ему приглянулась сильная, красивая Зинка, её лукавые глаза и чернявые кудри, выбивавшиеся из-под платка. Одному Иванику, пожалуй, это невдомёк.
— Ну что, Арсен, свет не без добрых людей? — деланно весёлой улыбкой встретил его Палий, показывая рукой на небольшую, приведённую уже в порядок хатку. — Вот и закончилось для многих наших людей тяжёлое зимнее путешествие, которому, казалось, не будет конца. Все устроены, у всех есть тёплый угол, людоловы сюда, на Полесье, доходят редко, а мы теперь можем трогаться дальше: сначала к киевскому воеводе, а потом в Сечь… Как ты думаешь? — Заметив горестную складку у губ Арсена и боль в его покрасневших глазах, Палий поспешил сам ответить на свой вопрос: — Знаю, знаю, рвёшься в Крым… Оно и понятно, у тебя сейчас одно на уме — разыскать и вызволить Златку и Стёху… Но потерпи, друг! Доберёмся мы и до Крыма, а потребуется — и к самому Вельзевулу в пекло!..
— Спасибо, батько Семён, — тихо ответил Арсен. — Делайте, как лучше… И верно, у меня сейчас лишь одна мысль. Она, как ёж, засела в черепе и ни днём ни ночью не даёт мне покоя… И я не успокоюсь до тех пор, пока не найду своих, пока не вызволю их и не отомщу виновникам их бедствий и злоключений… Только прошу, не будем терять времени! Выступим как можно быстрее!
Палий обнял молодого друга, прижал к груди.
А утром следующего дня, когда солнце едва показалось из-за зеленого бора, из села выехал отряд запорожцев и рысью помчался по Белогородскому шляху на восток.
4
Киевский воевода князь Пётр Шереметьев болел, и сотник Туптало направил запорожцев к генералу Патрику Гордону, который прибыл в Киев для проведения фортификационных работ. Крутым подъёмом выбрались они с Подола на гору, в Верхний город, и в одном из тихих переулков, поблизости от златоглавого Софийского собора, остановились у большого деревянного дома с крашеными дощатыми наличниками и двумя задиристыми — тоже дощатыми — петухами на крыше.
Гордон стоял в жарко натопленной светлице перед широченным столом, на котором лежали карты Киева и его околиц, выполненные им самим, но смотрел не на них, а на только что законченный план большого двухэтажного дома и думал, что этот его дом будет по красоте и пышности не хуже дома воеводы. Слава богу, царь не поскупился на подарки после победного завершения тяжёлой чигиринской кампании, и он, простой генерал, теперь может считать себя богатым человеком. Решительный и настойчивый, Гордон никогда не был беспочвенным мечтателем. Но сейчас, когда судьба после многих ударов стала милостивой к нему, почему бы и не помечтать в свои сорок четыре года о собственном уютном уголке? Конечно, здесь, в России, он не достигнет того, чего мог бы добиться у себя на родине, где отец заслужил титул герцога, а двоюродный брат Карл стал королём Англии. Однако и на свою судьбу не мог сетовать… К нему пришли слава и богатство.
На утончённом, выразительном лице Гордона блуждала едва заметная загадочная улыбка, которая так нравилась женщинам, а голубые глаза, затенённые густыми рыжеватыми ресницами, затуманились от внезапно набежавших воспоминаний и мыслей. Он не сразу услышал, что в комнату вошёл стрелец и дважды позвал:
— Господин генерал! Господин генерал!
И только немного погодя спросил:
— Чего тебе?
— К вам запорожцы… Говорят, важная весть.
— Пускай заходят! — Генерал поднял взгляд и, узнав Звенигору и Воинова, радостно воскликнул: — Ба, ба, ба! Старые знакомые!
