Возглас удивления вырвался у Арсена, Младена и Ненко.
— Якуб, что ты надумал? — накинулся на него старый воевода.
— Так нужно, Младен, — спокойно ответил тот. — Если Златка окажется на Украине, я заменю ей тебя, буду отцом… Да и к Арсену приросло моё сердце, как к сыну. В Немирове мне делать нечего. Если спросят, куда девался, скажете — погиб… На родине у меня никого нет, никому я там не нужен. А здесь… Я верю, что найдётся Златка, а у неё путь один — к Арсену! Ну, и я с ними!
Растроганные Младен, Ненко и Арсен обняли старого друга. Потом постояли молча. Младен поднял руку:
— Все… Поезжайте! Да не забывайте, что мы можем передать для ваших воевод не одну интересующую их новость!
— Мы найдём вас, батько, — сказал Арсен и первый тронулся в ночную тьму.
12
Оглушённый и до смерти напуганный, Юрась долго лежал на груде гнилой соломы. Когда сознание прояснилось, он поднял голову, пошевелил руками и ногами, чтобы убедиться, что они целы, а потом сел и прислонился спиной к мокрой, ослизлой стене. Сидел неподвижно, отупело уставившись в мрак, пока тошнотворно-удушливый смрад и сырой могильный холод, начавший забираться под жупан, окончательно не привели его в чувство.
Он вскочил на ноги.
Неистовая злоба вмиг переполнила все его существо. Дикий крик вырвался из горла:
— А-а-а!..
Он кричал и колотил кулаками в стену, задирая голову вверх, как волк, и тогда крик походил на волчий вой.
— У-у-у!..
Но его, конечно, никто не мог услышать. Вопль напрасно бился о покрытые изморозью стены, его заглушал толстый камышовый мат, которым была прикрыта яма.
Юрась понимал, что его не услышат, но животный страх и злоба вынуждали кричать. И он кричал. Кричал до хрипоты, пока совсем не обессилел, а затем сел в изнеможении на солому. Некоторое время молчал, не зная, что предпринять. Проще всего было ждать утра, ведь его, безусловно, кинутся искать… Но мысль, что ему придётся всю ночь просидеть в этой вонючей яме, приводила его в бешенство. Кроме того, он представил, как будет вылезать отсюда, грязный, вывалянный в нечистотах и в полуистлевшей соломе, на глазах множества воинов, как завтра весь Немиров станет потешаться над его приключением, и вновь волна злобы и отчаяния поднялась в груди. Встав машинально на ноги и выставив вперёд руки, быстро пошёл вдоль стены, надеясь в темноте нащупать лестницу, хотя знал, что её здесь нет… Неожиданно споткнулся и упал, зарывшись руками по самые локти в жидкую холодную грязь… Бр-р-р… Как из огня, выдернул руки, попятился назад, вытерся мокрой соломой, лёг, свернулся, как щенок, и тихонько заплакал…
Вытащили его из ямы лишь на следующий день.
А до этого перепуганный Азем-ага перевернул всю Выкотку и весь Немиров, послал конные татарские отряды в степь, думая, что Хмельницкий сбежал. Но все напрасно. Гетман исчез, как в воду канул. Отряды возвратились ни с чем: метель замела все тропинки и дороги, все человеческие и звериные следы… И только тогда, когда кто-то из гетманских охранников наткнулся на засыпанный снегом труп часового, Азем-ага догадался заглянуть в яму. Его удивлению и радости не было конца: внизу один-одинёшенек лежал, скрючившись на соломе, гетман и стонал…
НА РУИНАХ
1
Когда после полуночи беглецы собрались, наконец, в условленном месте, укрылись под защитой высоких земляных стен старого городища от ветра и снегопада, никто не представлял, сколько людей тронулось в путь. Думали прежде всего о том, чтобы поскорее подальше отъехать от города и оторваться от погони. Им посчастливилось: метель не утихала два дня и быстро заметала их следы. Только к концу второго дня в каком-то разорённом хуторе с несколькими заброшенными хатами остановились на ночлег. Арсен и Палий, обойдя все подводы, выяснили, что с ними ехало, включая тех смельчаков, которые вместе с Саввой Грицаем помогали в Немирове, и дубовобалчан во главе с Иваником, сто семьдесят человек. Это уже была порядочная группа людей, которых объединяла общая цель — уйти из-под власти турок и неистового Юрася Хмельницкого. Все они сразу признали Палия своим вожаком и прислушивались к каждому его слову, тем более что он был казачьим полковником.
Пересчитав людей и проверив, сколько съестных припасов — муки, крупы, пшена, мяса и солонины — оказалось при них, Арсен и Савва поспешили к Палию.
— Что будем делать, батько Семён? Припасов всего на неделю… Ну, если животы подтянуть, на две… А до весны далеконько! — сказал Арсен. — Коней совсем нечем кормить…
— И куда путь держим? Люди должны знать, — добавил Савва.
Они стояли поодаль от всех. Промёрзшие люди начали собирать сухой хворост для огня и сдирать с уцелевших хлевов соломенную кровлю, чтобы покормить лошадей. Женщины и дети разбрелись по хатам. В одну из них молодой Семашко с матерью, Якубом и Яцько перенесли из саней тяжело больного отца, угасавшего на глазах.
Палий задумчиво смотрел на заснеженные просторы, над которыми опускались синие сумерки, на уставших людей. Глубокие заботы волновали его.
— Сейчас у нас единственный путь — на север, к Полесью, — сказал он. — Таков приказ Серко… А оттуда — к Киеву. Мы должны предупредить киевского воеводу, что турки готовятся напасть на город… Думаю, за неделю доберёмся туда.
— Кто там нас ждёт, на Полесье? — разочарованно протянул Савва.
— Так, может, ты предложишь что-нибудь другое?
— Да нет.
— Доберёмся до Киева — там видно будет, что делать, — сказал Палий. — Среди своих людей не пропадём… А харчи надо экономить.
Ночью их позвали к Семашко: Мирону стало хуже. Помимо того, что сильно распухли и почернели ноги, у него началась жестокая лихорадка. Его уложили на тёплую лежанку, прикрыли кожухом, но ему все равно было холодно, от озноба зуб на зуб не попадал. И сын, и жена, и две маленькие дочурки не отходили от больного.
Губы его пересохли, глаза горели страшной болью. Видно, болело у него не только тело, но и душа. Он метался на облупленной, давно не белённой лежанке и ежеминутно просил пить. Феодосия и дети подавали ему глиняную кружку, и он пил, стуча о неё зубами.
Когда Семён Палий, Арсен и Савва остановились у изголовья, Мирон открыл глаза, слабо улыбнулся.
— Помираю я, — послышался его тихий голос. — Доконали меня проклятые янычары… Доконали, черт их побери! Спасибо тебе, Семён, друг мой давний, за то, что с друзьями вызволил, спас меня… За то, что помру я не в смрадной яме, а на руках у любимой Феодосии и деток дорогих… Спасибо вам, друзья.
Казаки печально стояли возле больного. Чем могли они помочь ему? Ведь смерть витала над ним и тень её уже коснулась лица.