я угостил «Гжелкой», договорился о нашем проходе на праздник по пониженному тарифу. По пути он непонятно по какому поводу чуть не поджег американскую машину, сопроводив это комментарием, что это американские оккупационные войска — вертолетный полк ВВС США.
Вскоре мы уже наблюдали немецкий праздник во всей красе. В шатре, вмещавшем несколько сот человек, были установлены длинные деревянные столы и скамьи, за которыми с огромными кружками в руках восседали крестьянские семьи. На деревянной сцене уже несколько часов грохотала местная рок-группа. Иногда музыканты играли что-то народное, видимо старинные франконские песни, и все обитатели шатра с кружками в руках подхватывали их, покачиваясь. Справа у сцены я заметил группу молодых людей с незнакомым мне знаменем, размахивавших им в стиле футбольных фанатов. Кристоф пояснил, что это парни из Лихтенау, как бы франконские «сепаратисты». Во время исполнения одной из песен они продемонстрировали, видимо, древний франконский ритуал, напомнивший мне сцену пития горилки Яшкой-цыганом и бурнашами из фильма «Неуловимые мстители». Неуловимые мстители из Лихтенау поднимали за ножки тяжелые деревянные столы, на которых стояли полные пивные кружки и выдували по литру, не касаясь кружек руками, стараясь при этом сохранять арийскую осанку.
Карстен пояснил, что Франконию присоединил к Баварии Наполеон, но после Венского конгресса она так и осталась в составе Баварии. Все надежды франконцев затем были на Бисмарка. Потом — на Веймарскую республику, потом — на Гитлера, потом — на американцев. При объединении Германий франконцы опять надеялись, что произойдет передел федеральных земель… Все напрасно…
После нескольких литровых кружек франконского светлого я уже вовсю болтал по-немецки, может быть даже — на франконском диалекте. Последнее, что я помню в тот вечер, — крестьянские дети, бегающие по столам между пустых кружек, и спящие за ними франконцы…
Утром беседовал с хозяйкой о ее «экологическом» бизнесе. Особое впечатление на меня произвели вегетарианская еда для кошек и собак, минеральная вода, разлитая в бутылки в полнолуние, и «чай силы», производимый из обычного зеленого чая и соответственной упаковки.
От минеральной воды, разлитой в полнолуние, нас отвлекло величественное зрелище шествия франконцев. Оставляя мерседесы у подножия холма, нескончаемым потоком шествовали добровольные пожарные команды окрестных деревень и городов. В стальных касках, начищенных до зеркального состояния, с хоругвями, венками, с гербами, развернутыми знаменами, на тракторах, под марши духовых оркестров, с торжественными лицами, неуклонной поступью вверх на гору шествовала другая Германия. Вернее, та же самая, что и 65, и 90, и 1000 лет назад, и, наверное, 2000… С совершенно иной исторической перспективой, с другой памятью, в фокусе которой — совсем иные ценности.
Из Иммельдорфа Карстен повез нас проселочными дорогами — конечно же, из соображений экономии — за автобан-то ведь надо платить! Вообще, экономия по-германски — довольно причудливая вещь! Это не вполне рациональное европейское желание сэкономить вопреки результату можно пояснить на паре примеров. Ну, скажем, Кристоф говорит, что хлеб в этом супермаркете мы покупать не будем. Он знает по пути деревню, в которой выпекают хлеб дешевле (и лучше). Мы сворачиваем, делаем крюк к этой деревне, в которой он еще посещает какого-то церковного старосту, в результате чего остается недостаточно времени, чтобы успеть в Гамбург на концерт, и ему приходится гнать на предельной скорости со сверхнормативным расходом бензина. Один мой знакомый поэт рассказывал о своем швабском администраторе, который не прислал ему приглашения по факсу, так как в факсе было целых два листа, и тому пришлось лететь в Германию через Брюссель, что в итоге опять же отразилось на кошельке того же швабского администратора…
Так или иначе, но путь наш пролегал теперь в Дрезден через чрезвычайно живописную малонаселенную местность, так называемую саксонскую Швейцарию. Кристоф сообщил, что мы выступим на концерте в Нойштадте, анархистско-хиппическом пригороде Дрездена, германском аналоге копенгагенской Христиании.
Собственно говоря, мне никогда не приходилось играть на территории бывшей ГДР за пределами Восточного Берлина. Новый опыт превзошел все ожидания. Как я понял, Нойштадт, вернее те несколько кварталов, в которых проходил «фестиваль», — это что-то вроде сквотоподобного района, по которому в вечерние часы фланировали анархического вида восточногерманские бородатые и лысоватые интеллектуалы с косичками, в драных шортах и шлепанцах на босу ногу, да девушки в стиле гранж в высоких солдатских ботинках и легких летних муслиновых платьицах. Дети развлекались на каких-то громко грохочущих железяках из чего-то похожего на конструктор из старых молочных бидонов. Пространство охранялось двумя тысячами германских полицейских, в воздухе постоянно барражировали 2 вертолета — об этом мне взахлеб восторженно поведал организатор нашего вступления, сам, как оказалось, фри-джазовый саксофонист…
Галерея, куда мы приехали, оказалась вовсе не местом для выступления, а местом для ночлега — на полу. Играли мы на Т-образном перекрестке, где был установлен огромный горящий чурбан. Публика — анархисты, хиппи, маргиналы всех мастей — сидела прямо на булыжниках. В воздухе стоял запах травы…
Примерно через час с небольшим появились полицейские, которые в вежливой форме попросили нас прекратить играть, так как после десяти вечера мы можем побеспокоить жителей соседних домов. Анархисты возбудились и потребовали, чтобы мы играли, а с полицией они, мол, сами разберутся. Один из анархистов продемонстрировал для убедительности, сбив с головы пожилого полицейского фуражку: «Мы им покажем!» Седоватый полицейский с вежливой неловкой улыбкой поднял с мостовой фуражку, надел, но ее снова сшибли.
«Сакс-мафия» отправилась в турецкую едальню, в то время как анархисты стали заготовлять материал для строительства баррикад. Саксофонист из галереи рассказывал, что анархисты планируют столкновение с полицией. Около полуночи, проходя мимо того самого перекрестка, я увидел вокруг тлеющего бревна лишь несколько человек, один из них что-то наигрывал на гитаре, остальные молча курили…
Вежливый отказ или вежливый соглас?
Некоммерческая музыка. Можно ли так говорить? Мой покойный брат Игорь, как-то услышав от меня это словосочетание, рассмеялся: «Лучше скажи — плохая! Если ее плохо покупают, значит плохая. Была бы хорошая, враз бы все расхватали!» С его точки зрения, массовость тиража почти эквивалентна качеству. Не совсем, конечно, но связь между тиражом и качеством для него безусловно прослеживалась прямая. «Вот ты играешь в театре с залом на 45 мест, и зачем? — продолжал он. — Вот я бы ни за что не стал играть. И платят там, скорее всего, соответственно…» Интересная позиция для «нонконформиста» былых времен. Но довольно показательная для характеристики настоящего времени.
Ниша, которую занимает нетривиальная, скажем так, музыка, примерно соответствует положению современной поэзии (я имею в виду не тексты песен, конечно). Тиражи компакт-дисков примерно те же — 1000
