– У писателя Грибоедова была такая комедия, «Горе от ума», – тихо произнес старец. – Сей господин болен как раз этой болезнью. А что у него с лицом?
Квятковский пожал плечами:
– Врачи нашли у него ожирение сердца. Поэтому и выпустил его царь из Петропавловской крепости, в надежде, что недолго смутьяну жить осталось. А он возьми да и окрепни в ссылке. Помирать совсем не собирается, вон женился даже. Я уже давно заметил, что Сибирь на многих ссыльных действует благодатно. Словно курорт какой. Кто в ней приживается, тот потом живет очень долго. Прямо как мы с вами, господа.
Старики рассмеялись. Даже Федор Кузьмич улыбнулся сквозь бороду.
– Это Божья кара, – продолжил старец, имея в виду болезнь Бакунина. – Но он из‑за своей гордыни этого никогда не признает. Он ставит человека в центр мироздания, обращается к его сознательности и мудрости. Но сами эти качества есть проявление Бога в человеке. Без Бога в душе даже самые лучшие замыслы приводят к чудовищным преступлениям. С такими проповедниками потомкам нашим предстоит пережить бедствия великие. Человек – несовершенен. Его душа есть арена борьбы Добра со Злом. Бог есть Добро. Уберите его, и в мире останется одно лишь Зло. И как бы человек ни обольщал себя, что он центр Вселенной, это иллюзия, вызванная непомерной гордыней. Он – смертен, он – прах. А чтобы быть человеком, надо иметь Бога в душе. Этим мы отличаемся от животных. Не важно, какого Бога: Иисуса Христа, Аллаха, Будду или Шиву. Важно, чтобы люди верили в Бога. Кто знает, может быть, когда-нибудь народы настолько повзрослеют, что станут воспринимать друг друга как ближнего своего и объединятся в одно большое государство. Но произойдет это не с помощью огня и меча, а по доброй воле и любви. Тогда и наступит на земле Царство Божие. И это будет торжество Бога в душах людских.
Тем временем в соседней комнате слово взял другой оратор – молодой человек двадцати лет от роду, по внешнему виду и говору происходивший из казаков.
– Я люблю Сибирь. Это моя родина. Я здесь вырос. Я люблю эту землю и готов служить ей беззаветно. Чтобы из бедной, пустынной, убогой и невежественной превратить ее в богатую, образованную. На месте несчастной, слышащей только звон цепей и проклятия ссыльных колонии я представляю жизнерадостную и ликующую страну будущего. Подобно Америке и Австралии. Новый девственный край с неисчислимыми богатствами. Царицу Азии. Мы наладим торговые связи и с Китаем, и с Америкой, и с Европой, и с Индией. Не только через морское сообщение, но и возродим забытые караванные пути через Тянь-Шань и Тибет. Весь мир будет завидовать нам. Стране, свободной от имперского гнета прогнившей и одряхлевшей династии, где правят не выжившие из ума цари, а сами свободные труженики через выборные органы. Вот каким я вижу будущее дорогой моему сердцу Сибири!
Бакунин подошел к молодому человеку, покрасневшему от пылкой речи, пожал ему руку и крепко обнял его:
– Молодец, Григорий Николаевич! Из тебя выйдет толк. Я спокоен за будущее Сибири, раз у нее есть такие благородные сыны, как ты.
Он отвел юношу в сторону и сказал ему:
– Я давеча заходил к купцу Асташеву, рассказал ему про тебя: есть, мол, такой сибирский самородок – Григорий Потанин, жаждущий получить образование в Петербурге. Он обещал дать тебе сто рублей на дорогу. Тебе не придется, как Ломоносову, идти в лаптях в столицу пешком. Хотя из твоей пламенной речи я понял, что ты готов и на это ради знаний. Ананьин уже выхлопотал у начальника Алтайского горного округа Фризе для тебя разрешение доехать до Петербурга с караваном золота. Я дам тебе письмо к своему старинному приятелю Каткову, с которым мы вместе слушали лекции в Берлинском университете, чтобы он приютил тебя на первых порах. Мечты сбываются, Григорий Николаевич. Собирайся в дорогу.
– Не знаю, как вас и благодарить, Михаил Александрович, – отозвался переполняемый чувством восторга юноша. – Вы так много для меня сделали.
– Не стоит благодарности, – махнул рукой Бакунин. – Послужишь честью и правдой родине, как только что обещал, вот и квиты будем.
Федор Кузьмич вышел вместе с остальными гостями. Синецкий вызвался проводить его до дома Хромова, но старец отказался и, быстро попрощавшись с любезным паном, поспешил в ночь.
Мороз крепчал. Метель, разыгравшаяся днем, утихла и сейчас лениво задувала по пустынным и темным улицам снежную пыль.
Старец, проваливаясь по колено в свежие сугробы, старался не упустить из виду молодого человека, который так страстно говорил на вечеринке у Бакуниных о будущем Сибири. Ему очень хотелось переговорить с этим юношей с глазу на глаз. Пусть даже придется его загипнотизировать. Но ему надо объяснить, что искать караванные пути в Индию через Тянь-Шань чревато большими трудностями. С Индией лучше торговать морем: через дальневосточные порты, Сингапур, а потом Калькутту или Мадрас. Так удобнее, дешевле и, главное, безопаснее.
Но старец напрасно спешил за Потаниным. Тот так и не остался в этот вечер один. Расставшись на Торговой площади с попутчиками, он пошел провожать домой эмансипированную девицу в очках, кричавшую громче всех в гостях у Бакунина, да так и остался у нее на ночлег.
Федор Кузьмич поплясал перед ее окнами на морозе, а когда в них погасили свет, он понял, что сеанс гипноза нынче не состоится, и понуро поплелся на усадьбу к купцу Хромову, в свою одинокую келью.
После прогулки в морозную ночь старец слег от простуды. А когда выздоровел, Григорий Потанин уже уехал из Томска.
Томск. Январь 1864 года
Семен Феофанович Хромов решил нынче сам отнести еду старцу. В честь Крещения жена купца напекла любимых Федором Кузьмичом оладий с сахаром.
– Может, хоть их поест, горемыка. Третий день у него во рту и маковой росинки не было. Ты уж повлияй на него, Семен. А то, не дай Бог, помрет с голоду наш дедушка, – наказывала мужу Наталья Андреевна, собирая еду.
Едва переступив порог кельи, Хромов почувствовал незримое присутствие смерти. Вроде бы, все было, как прежде, та же убогость и аскетизм, догорающие в печке дрова, иконы и картинки с видами монастырей и святых мест, развешанные по всей дощатой стене – единственное украшение комнатки. И в то же время какое-то холодное дыхание лишало все эти предметы их прежней жизненной значимости. Они имели значение лишь согретые душой праведника, а сейчас его душа угасала.
– Это ты, Хромов? – спросил лежащий на кровати старец и, кряхтя, повернулся на другой бок, чтобы было удобнее говорить с вошедшим.
– Я, Федор Кузьмич, вот хозяйка велела передать вам. Оладьи – ваши любимые, с сахаром. Вы их всегда хвалили. Говорили, что даже сам царь таких не едал.
– Спасибо ей передай, Семен Феофанович, но извинись за меня. Я их не съем. Сил у меня нет даже на это.
– А откуда они будут, силы-то, коли вы ничего не едите. Без еды человек долго не протянет. Пища каждому нужна, – приговаривал Хромов.
Однако старец не внял уговорам, а лишь, хитро улыбнувшись, сказал:
– А вот интересно, панок. Ежели человек, отказавшись от еды, умрет, будет ли церковь считать его самоубийцей?
– Оно понятно. Конечно же, будет. Надо же, заморить себя голодом – это грех великий.
– Это коли человек хочет есть, но насильно заставляет себя отказаться от пищи. А ежели он есть не хочет, и даже наоборот – всякая еда ему противна, тогда как?
– Не знаю, батюшка. Но все равно мне кажется, что кушать надо даже через силу. А вдруг ты потом захочешь поесть, а она, костлявая, уже на пороге.
Федор Кузьмич горько усмехнулся:
– Тебя, Хромов, не переспоришь. Из тебя бы знатный богослов мог выйти, если бы ты пошел по этой стезе. Но золотой телец сбил тебя с пути истинного. Скажи мне честно, Семен, зачем тебе столько денег? Дом вон какой у тебя, комнат не счесть. Приданым дочку обеспечил, замуж выдал. Неужто тебе мало твоего золота? Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него же Бог питает тебя?
Семен Феофанович почесал свой лоб и вымолвил:
– Слаб я, батюшка, и грешен. Я такой же, как и все. Мало мне еще денег. Вон сосед-то наш Иван Дмитриевич Асташев какие хоромы отгрохал. А я чем его хуже? Ему как первому богачу в округе весь почет и уважение. Сам губернатор к нему за советом ездит. Я тоже хочу таким же важным стать.
– Пустое это все, Хромов. Так, суета. Христианину надлежит заботиться не только о хлебе насущном, но и о жизни будущей. О душе пора тебе задуматься.
– Еще малость подзаработаю, а потом и подумаю.
– Гляди, можешь и не успеть, – предупредил его старец, а потом строго посмотрел ему в глаза. – Обещай мне, пока владеешь приисками, не будешь обирать рабочих.
– Совсем, что ли? – переспросил старца купец. – Даже на копейку?
