и предсказатель, впоследствии назначенный руководить тайной полицией Нигера. В 1983 году, после неудачной попытки захватить власть, Бонкано бежал из страны, прихватив из государственной казны не один миллион долларов.
Власть всегда стремится к пороку, а порок деградирует в безумие и паранойю. Стоя у термитника, выступавшего в роли дворца генерал-губернатора Хаука, один из генералов этого культа, попавший в объектив камеры Руша, гневно сказал: «Они никогда, никогда меня не слушают». А во время жарких так называемых Собачьих дебатов другой офицер с пробковым шлемом на голове горько сетует: «Всегда одно и то же, меня никто и никогда не слушает». Абсолютная власть склонна выливаться в совершеннейшую нестабильность, обнажая то, что всегда кроется под мундиром, под маской авторитета, за фасадом, под шлемом и скорлупой цвета хаки, в которой прячется генерал, способный узреть в воздухе собственную тень.
5. Апофеоз Натаниэля Тарна
Мне и в голову не приходило, что случайным богом может оказаться знакомый человек, может, даже друг. Но однажды мне пришло загадочное сообщение. Не успела я опубликовать в «Лондонском книжном обозрении» эссе о принце Филиппе и его адептах с Вануату, как на моем экране высветилось сообщение от разменявшего уже девятый десяток поэта, антрополога и переводчика Натаниэля Тарна (1):
Между прочим, ты могла бы и вспомнить, что при моем первом посещении озера Атитлан меня приняли за бога – об этом написано в моей книге «Скандалы в птичьем дворце» (2).
Послание пришло из далекого пустынного пригорода Санта-Фе, где Тарн и его жена, Дженет Родни, наслаждались пенсией, проживая в уединении над бетонным бункером, где хранилось восемьдесят тысяч книг. Под защитой стальных дверей, бронзовых будд и коллекции индонезийских кинжалов Тарн окружил себя артефактами, собранными за долгие десятилетия экспедиций, а также долгой карьеры поэта, редактора и автора свыше тридцати книг: альбомами с тщательно отобранными фотографиями, реликтами былой жизни в Лондоне и Париже, документальными свидетельствами дружбы и встреч с ярчайшими личностями середины XX века – от Андре Бретона, Октавио Паса и Альберто Джакометти до Пабло Неруды и Сьюзен Зонтаг, а также боевыми порядками игрушечных истребителей, засушенными бабочками и портретами балерин, навечно запечатленных в полете. Мы с ним несколько лет не виделись, но состояли в переписке. Я на тот момент жила в Марракеше, преподавая литературу в общине для творческих личностей. Хотя Натаниэль хотя бы однажды посетил каждый континент, включая Антарктиду, побывать в Марокко ему как-то не довелось. Ноябрьским днем 2014 года, в пять часов пополудни, я ожидала в зале прилета аэропорта Менара, глядя как серебристый лайнер с Тарном на борту скользнул вниз с небес и выпустил шасси, будто зверь когти.
Я и сейчас будто наяву вижу, как он вошел в зал прилета, в свои восемьдесят шесть возвышаясь над суетливой толпой пассажиров, без багажа и лишь с рюкзаком на плечах, почти что пустым. У него были голубые глаза, серебристые седые волосы, величественная осанка и орлиный нос. Он с ходу поставил меня в известность, что вся одежда у него в рюкзаке: куртка цвета хаки, оливковые брюки, бейсболка, клетчатый шарф плюс трость и очки для чтения на цепочке. Для человека, когда-то, по всей видимости, побывавшего богом, он выбрал максимально сложный маршрут полета. В пять утра вылетел из Лондона, в Лиссабоне пересел на другой рейс, а теперь планировал вместе со мной уехать в Фес ночным поездом, который ехал до места назначения семь с половиной часов. В долгое путешествие из аэропорта Гатвик он захватил два сэндвича с тунцом и буррито с фалафелем, которым предложил поделиться со мной. Мы договорились съесть все это ровно в восемь вечера. В Фесе, куда поезд прибыл в половине третьего ночи, нас встретили мрак и проливной дождь, под которым мы двинулись по старому городу, используя в качестве поводырей бродячих кошек. Натаниэль, к этому времени проведший в пути двадцать три часа, сказал, что чувствует себя так, будто очутился в Ветхом Завете.
* * *
Значение его имени – «несет бога в себе» – наделяет своего владельца могуществом, защищает в качестве талисмана, да и просто представляет собой красивое созвучие. «Натаниэль» в переводе с древнееврейского означает «божий дар». (К числу других схожих имен относятся Майкл, «Богоподобный»; Элиот, «Господь мой Бог»; и Исмаил, «Тот, кого слышит Бог».) Родившись в 1928 году в Париже, до одиннадцати лет Натаниэль жил в Бельгии, из которой его семья сбежала в Англию незадолго до германской оккупации. Они поселились в Лондоне, рядом со станцией метро «Марбл Арк», подвергшейся жестокой бомбардировке во время массированных немецких атак на столицу в 1940–1941 годах. Ребенком Натаниэль запоем читал об Аврааме Линкольне и мечтал перебраться в Новый Свет из покореженного Старого. Затем поступил в Кембриджский университет, чтобы изучать историю, познакомился с Жаном Рушем, Марселем Гриолем, Клодом Леви-Строссом и открыл для себя Музей человека. Получив грант Фулбрайта [12], отправился в докторантуру Чикагского университета, что повлекло за собой череду событий, позволивших ему стать членом весьма необычного клуба – присоединиться к странной породе богов XX века, которые бороздили землю, идя по стопам армейских офицеров, генералов и солдат. Это было племя боготворимых антропологов с фотоаппаратами и магнитофонами, с ручками и блокнотами. Когда мы, проведя целый день за осмотром достопримечательностей Феса, устроились на террасе кафе, Натаниэль приступил к рассказу о своем неожиданном превращении в божество.
В 1952 году научный руководитель, под присмотром которого он писал докторскую, отправил его в Сантьяго Атитлан, что в горах Гватемалы, пожить среди представителей народа цутухили, входящего в группу майя. «До этого я еще ни разу не бывал в экспедициях», – рассказывал Натаниэль, вспоминая, как его пугала необходимость ехать в совершенно незнакомый край, да еще и с заданием сподвигнуть местных жителей рассказать о своей жизни и культуре. «Я бродил целыми днями, но со мной никто не хотел говорить… И тогда задался вопросом о том, как, собственно, начинать беседу. Потом, в числе прочих потуг, вышил на брюках желтое солнце, – делился он со мной воспоминаниями. – Мне казалось, оно меня защитит, в солнце я усматривал символ власти и авторитета антрополога, благодаря которому мне удастся проделать намеченную работу».
Вскоре ему стало известно, что в деревне разгорелся конфликт между катекистами, то есть традиционными католиками, и адептами культа местного бога Максимона, или, на местном наречии, Мама, что в переводе означало «дедушка». В соответствии с легендой Максимон, которого считали пройдохой и ловкачом, не позволял миру остановиться. Как бог путешествий, сексуальности и чередования времен года, он был повелителем всего сущего и его противоположностей, олицетворяя могущество созидательного разрушения. В физическом
