был сердит, и даже слишком. С его слов Йерун вскоре понял, в чем дело.
Петер писал портрет супруги богатого купца. Казалось бы, для обученного живописи человека нет ничего проще – людей Петер изображал с охотой едва ли не большей, чем Йерун – чертей и альраунов. Но заказчик, а точнее, заказчица оказалась на редкость привередливой особой. Йеруну предстояло побывать у нее впервые. А Петер, похоже, уже успел потерять не только счет времени, но и собственное терпение.
– Я одних только грифельных набросков сделал уже штук сорок, – делился Петер по дороге. – Сколько тружусь над этим, тут два портрета написать можно, в рост, понимаешь?
– А ей не нравится?
– Ничего такого не говорит. Только просит, сделай, мол, еще. То так, то эдак, то теперь вот так! – С этими словами Петер передал товарищу сумку с инструментами и встал в какую-то немыслимую позу – повторить ее Йерун бы не взялся.
– Что ж ей нужно?
– Я разумею, не портрет. Пожалуй, сама возня вокруг нее!
– Я не понимаю!
– А чего тут понимать? Жена молодая, муж ей в отцы годится. На прихоти ее денег не жалеет, кормит-поит, а сам не то… Ну вот, скучно хозяйке.
– А ты сегодня зол!
– Обозлишься тут! Я пустых дел страх как не люблю! И дядя твой не любит, и отец, надо полагать, тоже! Потому они и мастера, что на чепуху в свое время не разменивались! Мне мастер Ян объяснял, правда, вначале, мол, не чепуха это.
– Помню, – кивнул Йерун. – При мне же говорили.
– Да, он сказал, упражняйся, мол, сколько ни доведется, хоть месяц, хоть два. Она одна за десятерых сойдет. Все опыт. Умом понимаю, что так, а работаю уже через силу! Это мне, мастеровому, завершить бы заказ да дальше трудиться, работы еще невпроворот. А ей – хоть до второго пришествия, пока не надоест! Достаток есть, хлопот особенных не заметно. Вот и забавляется.
– Может, заигрывает?
– Чего там! Слюни можно подобрать, дело пустое. Мастеровые для таких, как она, не мужчины, так, прислуга со стороны. Такие дамы если мечтают, то о сеньорах! Да желательно, чтобы вели себя, как в «Романе о розе» написано.
Йерун подумал, что если так, то Адель в самом деле была чем-то особенным, из тех прекрасных счастливых случайностей, что происходят одна на тысячу. Подумал – и поспешил отогнать мысль о Белой даме – страшная тоска могла подступить мгновенно.
– Какой-такой роман? – спросил он.
– «Роман о розе». Печатают его в виде книжки, а сочинили лет двести тому назад. Кажется, французы. Я раз у нее увидел, так вспомнил. Она же мне как-то читала оттуда, пока я работал! Чтобы самой развлечься. А мне те вирши не в радость.
– Она грамотная?
– Да, представь себе. Так я о романе. Там какой-то парень забрел в сад, увидел девушку, а дальше все как обычно. И обо всем этом – необыкновенно длинно и чертовски нудно! Он только со сторожем в саду полдня раскланивался. А тот полдня увещевал его, мол, тебе тут, парень, не место! Они, кто сочинял все это, на сторожей-то в чужом саду хоть раз натыкались?
– Да, те болтать не любят! Палкой по хребту и за шиворот – вот и весь разговор!
– Я сам раньше пробовал читать – не смог! Небом клянусь, так долго о коротком рассказывать только французы умеют, они те еще болтуны! А кто-то начитается и туда же! Понапридумывают себе сеньоров, каких в жизни не встретишь! Как же это… – Петер запустил пальцы под шапку и поскреб макушку, вспоминая сложное слово. – Кур-ту-аз-ных!
– Каких-каких? – переспросил Йерун.
– А вот таких, изысканных, что ли. Чтобы на лютнях играли, да стихами разговаривали, да про естество – сплошными загадками.
– Загадки про естество – так это же весело!
– Тьфу, пропасть! Не те загадки, Йерун! Не те, что мы за пивом загадываем!
Йерун вздохнул. Кажется, день обещал выдаться не из легких. «Чем бы помочь Петеру? – подумал он. – Бедняга, чего доброго, не сможет работать как следует. Никогда не видел его таким сердитым!»
Петер, похоже, подумал о том же самом. Он задрал голову, посмотрев на небо – погода стояла ясная, глубоко вдохнул и шумно выдохнул:
– Ну, полно ворчать-то. Работать будем! Все же женщину молодую писать, а не камень глупости из Лубберта Даса выколупывать!
Вспомнив камень глупости в голове незадачливого бюргера, друзья долго смеялись. Дело в том, что именем Лубберт во Фландрии и Брабанте называли простофиль. Простофиль было много, но имя Лубберт Дас звучало так громко и горделиво, как будто его обладатель занимал должность бургомистра, не меньше.
– И то верно! – улыбнулся Йерун. – Дам рисовать куда приятнее!
– Послушай, а не выручишь меня? – спросил вдруг Петер.
– Чем я-то могу помочь?
– Начни сегодня ты, сделай ее набросок! По-своему. У тебя взгляд чудной, с моим несхожий. Может, у тебя получится угодить хозяйке. Я потом все напишу, красками-то я работаю споро. Рисунок мне с нее никак не дается!
– А рисунки-то у тебя с собой есть? – поинтересовался Йерун. – Взглянуть не помешает!
– Все там, на месте. Она же от них не отказывается, работу мою не бранит. А остановиться не может! Еще, мол, да еще попробуй. А для меня это значит, что я с рисунком не справился, раз дальше двигаться не могу. Мне как мастеровому это обидно!
– А какая она из себя?
– По мне – обыкновенная, хозяйка и хозяйка. Не была бы такой привередливой – счел бы ее даже недурной наружности. Придем – сам увидишь. И ее саму, и мои наброски. Да вот уже и дом виден. Считай, пришли.
У хозяйки была светлая кожа, где следует, окрашенная здоровым румянцем. Большие серые глаза глядели с любопытством. В сочетании с пухлыми губами и волнистыми белокурыми волосами, выбивавшимися из-под белого чепца, взгляд этих глаз создавал впечатление, что хозяйка остается ребенком. Миловидной девочкой, может быть, единственной дочерью большого семейства. Вероятно, избалованной вниманием и любовью старших – прежде отца и братьев, а теперь пожилого мужа, потакавшего прихотям молоденькой жены.
Однако, несмотря на неуловимую детскость в своем облике, хозяйка была женщиной в расцвете красоты и силы, и Йерун увидел именно это. Он нередко сравнивал облик людей с внешностью птиц – это сравнение нравилось ему особенно. Птиц Йерун любил, и знал великое множество, и охотно изображал при всяком удобном случае. В этот раз он впервые увидел женщину, внешне схожую с лебедем. Что тому послужило причиной, он не стал бы даже раздумывать – белизна лица и шеи, какая-то особенная
