— Я меряю в морских милях.
— Еще раз прошу, извольте придерживаться французской системы.
— Хорошо. Не важно. Если воздушный миноносец будет покрывать сотню километров в час с миной или сто двадцать порожним, в радиусе ста миль от базы он уничтожит или повредит любой японский корабль. Ну, пусть в радиусе сто восемьдесят километров. Достаточно иметь в качестве базы Порт-Артур или какой иной китайский порт в Желтом море плюс держать авиаотряд во Владивостоке, и японцам не позавидовать.
— Допустим. А теперь давайте представим, как наш монстр выходит на цель, — Самохвалов представил несущуюся на него конструкцию Эйфелевой башни, с которой ненавистный автор железного недоразумения строчит по самолету из пулемета. — Вся корабельная артиллерия бьет по миноносцу шрапнелью. Надо на дистанции 500-600 метров выровняться на малой высоте, сбросить мину, отвернуть, пройдя в каких-то двухстах метрах от врага и дотянуть до базы, несмотря на повреждения. Сюжет по правдоподобию напоминает гоголевского «Вия», не находите?
— А я и не говорю, что будет легко. Даже готов допустить, что из четырех машин, выходящих на броненосец, лишь одна добьется попадания и одна вернется на базу. Но всадив ему в борт мину калибром 457 миллиметров, наши летчики убьют сотни моряков противника и выведут до конца войны корабль ценой больше пяти миллионов рублей. Наши потери — шесть летчиков и на шестьдесят тысяч рублей техники. Более того, если держать нашу секретную карту в рукаве и перебросить к театру боевых действий к самому началу войны, противник не успеет приготовиться к отражению воздушных атак. Я по собственному опыту сужу — мы пробовали стрелять в аэростат. Крайне неблагодарное, скажу вам, дело.
Собеседники замолчали, приканчивая закуску. Самохвалов не мог заставить себя включиться в стратегические расчеты военного и государственного уровня. Обычно на войне стороны несут потери одного порядка. Если победитель добился соотношения сам-три, это грандиозный успех. Чаще же выигравшая сторона несет большую убыль пушечного мяса, считая победой захват городов и территорий, а мужиков бабы еще нарожают. Посему на шесть или даже на десять погибших пилотов уничтожить сотню-две вражеских моряков и уберечь сотни русских душ от японских снарядов — великое дело. Но при этом строить самолеты, рассчитанные на рейс в один конец, готовить летчиков-смертников... Ужасно. Неприемлемо. Он попытался высосать из пальца последний контраргумент:
— Строительство огромного самолета-миноносца не скрыть. Эффект неожиданности не сработает.
— Не поверите, дорогой Петр Андреевич, и об этом я подумал. На испытательно-демонстрационных полетах превратим нашего антисамурая в воздушную цистерну. Совершим беспосадочный перелет из Европы в Америку.
— Александр Михайлович, вы с ума сошли. Простите великодушно. Да и кто согласится висеть над океаном двое суток на аэроплане?
— Например, я. Или любой русский офицер по моей просьбе. Дорогой Петр, иногда мне кажется, что свою нацию вы знаете куда хуже, нежели я, германец по рождению. Предвижу последний вопрос, о финансировании проекта. Про казну можно забыть, оплатится только готовый миноносец. Годовое содержание великого князя обходится империи в двести тысяч рублей ежегодно. Постараюсь ужаться наполовину. Сто тысяч вам хватит? Принимайте заказ! Убережем Родину на восточных рубежах — глядишь, и в центре как-нибудь образуется.
Воля великого князя не равна императорской, но тоже очень много значит. Однако, увы, есть неумолимые законы физики и техники, которым начхать на царево веленье и великокняжье хотенье. Строительство одного только деревянного эллинга шириной в тридцать пять метров и длиной в полсотни растянулось на месяцы.
Месяц ушел на подготовку технического задания. Сошлись на следующих параметрах: размах верхнего крыла до тридцати метров, суммарная площадь обоих крыльев от ста пятидесяти метров, взлетная масса порядка пяти тонн, минная или бомбовая нагрузка не менее восьмисот килограмм, боевой радиус не менее пятисот километров. В ипостаси самолета-разведчика, без бомбовой нагрузки, машина должна держаться в воздухе не менее шести часов.
На сомнения Самохвалова, хватит ли летающему динозавру четырех моторов от «шестерки», Джевецкий ответил ему, что шестицилиндровую звезду можно дорастить до восьми цилиндров и даже поставить двенадцать цилиндров в два ряда. Неизбежно возрастет расход топлива, поэтому стоит плясать от печки — от планера, заставить его летать на «жалких» шестистах лошадях имеющихся моторов, а там уже смотреть, сколько мощности нужно.
Грандиозная задача по строительству четырехмоторного биплана, миноносное будущее которого великий князь и авиаконструктор пока никому не раскрывали, на время снова сплотила акционеров «Садко». Пока чудесные озарения чередовались с многомесячной рутиной расчетов, моделирования и испытаний макетов в аэродинамической трубе, произошло одно малозаметное событие, которое впоследствии имело достаточно серьезные последствия. В конце февраля санный экипаж доставил в Гатчину молодого артиллерийского поручика, который отрекомендовался как Глеб Евгеньевич Котельников, изобретатель. Услышав об артиллерийском офицере, пытающемся облагодетельствовать авиацию, Самохвалов тотчас вспомнил Талызина, велел было гнать посетителя, но решился на пятиминутный диалог с ним только из вежливости, узнав, что поручик специально приехал из Царства Польского.
Пять минут превратились в час, по истечении которого Петр приказал извлечь на свет божий остатки шелкового полотна, сохранившегося со времен экспериментов с первыми двумя планерами, выделил Котельникову Аюка и Кшесинского в помощь, попросив артиллериста задержаться хотя бы на несколько дней. Пока создавался первый в мире ранцевый парашют, изобретатель рассказал, как родилась его идея.
Поручик был впечатлен рассказом о гибели летчика из школы Кованько. На его «четверке» отказал двигатель, высота была большая, но до полосы не дотянуть. Курсант совершил вынужденную посадку на лес и погиб. Тогда Котельников задался вопросом: почему на самолете нет средства аварийно его покинуть. Он перечитал по этому поводу все, что можно найти в Варшаве, и узнал, что единственный способ спуска с летательного аппарата — парашют. Но изготовленные ранее экземпляры представляли собой большие зонтики вроде того, на котором в Британии прыгал Самохвалов. С аэростата, специально запускаемого для парашютирования, прыгать еще туда-сюда. Но прикрепить зонтичную конструкцию к самолету и тем более воспользоваться ею невозможно.
Однажды в опере офицер увидел даму, случайно уронившую с балкона скомканный платок из тончайшей ткани. Прямо в воздухе он развернулся и плавно опустился на лысину сидевшего в партере пана.
Эврика! Парашютная ткань должна быть уложена в стопку так, чтобы раскрыться от набегающего потока воздуха. Котельников продемонстрировал модель, привязав бечевки к концам восьмиугольного полотнища, подвесив груз и забросив ее на высоту метров семи. В падении комок раскрылся, купол наполнился воздухом, и грузило мягко опустилось на землю.
Конечно, недели не хватило. Шелк порезали на десяток прототипов, он закончился, пришлось купить дополнительно несколько рулонов. Лишь через два месяца четырехпудовый мешок картошки, сброшенный с высоты пятисот метров, показал, что нижние картофелины не превратились в пюре от удара.
— Можете прыгать, барина, — Аюк продемонстрировал ранец с лямками.
— Ты — первый, — ответствовал Самохвалов.
Калмык насупился, испросил еще неделю, настоял на втором пробном сбросе картошки, потом навесил на себя сразу два ранца — основной и запасной — и с криком отчаянья покинул кабину летнаба на высоте около тысячи метров. Приземлился на снег, заполучив перелом лодыжки и премию в виде мешочка пятикопеечных монет: любой летчик предпочтет месяц в гипсе, нежели верная смерть в падающем самолете. Очевидно, не только конструкция парашюта стала причиной травмы. Полет на куске материи и приземление, равное прыжку с метров шести-восьми, есть наука, которую в будущем предстояло придумать. В октябре 1896 года Самохвалов и Котельников получили российский патент на ранцевый парашют.
Великий князь, наконец, получил удостоверение об окончании Гатчинской офицерской школы и надолго съехал в Киевский авиационный отряд. В подчинении командующего Военно- воздушными силами империи была всего одна боевая часть, общей численностью равная двум пехотным ротам, причем половина состава приходилась на аэродромную обслугу. Жизнь в цехах «Садко» утратила некоторую нервозность, возникавшую каждый раз, когда его императорское высочество переступало порог ангаров. Нет, Александр Михайлович не бросался командовать или иным образом обильно влиять на работников либо давить авторитетом. Просто он — дядя и зять Помазанника Божия — императора Всероссийского, фактически воплощение Бога на земле. Поневоле дрогнет стамеска или отвертка.
