предостерегающе поднял руку – мол, всем молчать. Он закурил, снова наклонился вперед.
– Да. Приходило. В этом я могу признаться. А ты можешь признаться в том, что удираешь от работы, для которой рожден?
– Я не убегаю…
– Да черта лысого! Убегаешь! – заорал Джек.
Он вскочил и принялся нервно расхаживать перед носом Феликса.
– Слушай, это игра. Ритуал. И я не могу оставить ее, потому что я ее символ. Они знают мое имя. А ты не можешь убежать, потому что ты – лучший здесь, и именно это тебе и не нравится!
– Ворон, это чушь.
– Вправду? Да? А ты и не подумал про свою Команду? Да черт же возьми, если бы ты подумал, чего ты вовсе не хочешь делать, ты бы понял: Команда меня не оставит. Тебе придется работать самому. Но ты ведь этого не хочешь. Ты вообще ничего не хочешь!
Феликс пулей вылетел из кресла.
– Ты что, зовешь меня трусом?
Даветт не выдержала. Вдруг она очутилась между яростно сопящими мужланами и промямлила, как маленький перепуганный ребенок, кукольным голоском, сквозь подступающие слезы:
– Пожалуйста, не надо, не надо…
– Феликс, я не знаю, как тебя звать! – заорал Джек. – Я не знаю, мать твою, кто ты на самом деле!
– Попробуй – и узнаешь, – очень холодно и раздельно выговорил стрелок.
Все подумали, что сейчас начнется драка. Она и началась бы. Но часть рассудка Джека Ворона орала на него самого и увещевала. Ведь ты же вождь, пример своим, ну черт же возьми!
Потому он глубоко вдохнул, отступил на шаг и начал заново.
– Феликс, я не могу бросить всего лишь оттого, что они знают мое имя. А что, тот, кто займет мое место, тоже должен будет сделать то же самое, если они узнают? Так запросто? Они поймут, что достаточно узнать наши имена – и мы разбежимся? Но мы не можем. Это наша игра. И мы играем. Феликс, если наша встреча пришлась на скверное время твоей жизни – извини. Но, черт возьми, в нашей жизни всегда скверное время!
И тут снова гнев захлестнул и победил рассудок Джека.
– Тебе уж самому решать, хватит ли у тебя мужества встретить их по-мужски!
– Иди на хер! – рявкнул Феликс. – И вы все идите туда же!
– Нет, нет же, – по-детски пролепетала Даветт.
На секунду они умолкли и посмотрели на нее. Но Феликс не остановился. Он запихал в карман пачку сигарет и пошел к двери.
– Да сдохните вы все! Если хотите – сдыхайте за его эгоизм и глупость, за его сумасшествие или что там еще…
Даветт, раскинув руки, семенила за ним.
– Нет, нет…
– Да забудь! – крикнул он на нее. – Все забудьте! Я пошел.
– Ты не можешь, – сказала она, всхлипнула и вздрогнула.
Но он мог. Он собирался сделать то, к чему так долго готовился. Это видели все.
– У меня с вами всё, – сказал Феликс.
И тут Даветт закричала – сильно и резко.
– Ты не можешь! Ты не представляешь, что они делают с людьми! Ты не знаешь, как оно! Ты…
– Что? – синхронно произнесли Джек с Феликсом, уставившись на нее.
Даветт быстро глянула на одного, на другого, понурилась, затем стиснула кулаком край юбки и подняла, обнажив шелковистый золотой изгиб идеальных ног, вызывающе резкий желтый треугольничек нижнего белья. А почти под ним, на внутренней стороне левого бедра – будто след от укуса исполинского паука.
Такие раны оставляет только одна тварь.
– Помогите мне, – прошептала Даветт. – Помогите…
Интерлюдия 4. Жертва
Ошарашенная Команда стояла и глазела, а Даветт старалась выложить все сразу, все то, что хотела рассказать с самого начала – про себя, про то, зачем явилась к ним тогда в Калифорнии, – но вместе со словами наружу рвались и слезы, и Даветт ничего не могла вымолвить.
Спас ее, как ни странно, именно Феликс. Он обнял, тихо, успокаивающе зашептал, подвел к стулу, осторожно усадил, рядом поставил стул для себя и все время ободряюще, уверенно шептал и уговаривал.
Наконец опомнились и остальные. Аннабель принесла коробку салфеток и стакан воды, а мужчины, еще ошарашенные, уселись там и сям и приготовились слушать. Будто заседание инквизиции – все сидят и пялятся и ожидают признаний. Но Даветт не была против. Она заслуживала этого за то, что сделала с ними, – и еще больше за то, что у нее не получилось.
Ведь она явилась не для того, чтобы делать репортаж.
Она привезла им их убийцу.
Она оставила его в багажнике своей машины – тварь с белой лентой на лбу.
Мелкого самозваного божка.
Его звали Росс Стюарт. Даветт была знакома с ним десяток лет, с тех пор, как в одиннадцать пошла в «Танцевальный класс для юных леди и джентльменов мисс Финдли». Росс был в классе. Он и тогда не был джентльменом.
Даветт снова начала запинаться и всхлипывать. Феликс наклонился к ней, взял ее руки в свои, сказал расслабиться, глубоко вдохнуть и начать с самого начала.
Она понимала: он прав, надо с самого начала, по порядку, но так близко к нему, ближе, чем когда бы то ни было, глядя в его глаза, ей захотелось пропустить начало и пойти сразу к самой сути.
К невыносимому кромешному стыду.
Ее тянуло с самого начала, с первого момента, когда она увидела его, рассказать о всем том, чем Даветт была и чем ее сделали.
Она хотела, чтобы он узнал всё, каждую постыдную мелочь. Но она сделала, как он велел: попыталась с начала. Конечно, не с самого, не с далекого детства, но с того дня, когда началось по-настоящему: с прошлой весны, пасхальных каникул, с праздника воскресения Христова.
Тетя Виктория тогда закатила для Даветт роскошную вечеринку.
Дом тети Вики надежно запрятан в северной части Далласа. На Инвут-роуд – крошечный неприметный въезд, а за ним настоящее шоссе, и вдруг раскрывается чудесная панорама: особняк серого камня, этажи за этажами террас, ухоженные сады, ручьи, могучие деревья и крошечные цветные фонари в их кронах, будто звезды. Люди высыпали на террасы, играл оркестр. Пришли буквально все, кого Даветт знала с самого детства, сплошь гламур и роскошь, прекрасные сыновья и дочери, выросшие в богатстве, воспитанные в частных школах. На них взглянешь, и никаких сомнений: здесь не только блеск собранных предками капиталов, но несомненное обещание капиталов своих собственных.
Даветт была принцессой этого бала.
Она знала, что по-настоящему красива: высокая стройная блондинка, умная – редактор университетской газеты. Она разговаривала и смеялась, наслаждалась всеобщим вниманием, была дружелюбной, с кем хотела, и холодной, недосягаемой для остальных, потому что так ее научила тетя Вики. Нельзя одинаково разговаривать со всеми.
Ее тревожили две вещи. Прежде всего, так и не появилась лучшая подруга, Китти. А тетя Вик так и не покинула спальню.
Конечно, у всякой женщины может найтись повод отлеживаться в постели – но только не у тетушки Виктории, только не
