– У тебя такое лицо, Голито. Ты все время о ком-то думаешь, верно? Я вижу.
– От тебя ничто не укроется, тетушка. Да. И она твоего роста. Когда я заключаю тебя в объятия, твой подбородок утыкается мне в шею. То же и с ней.
– Ну что же. Возможно, после войны ты наконец остепенишься.
– Как знать. Война – дело темное. Невозможно сказать, что с нами случится под ее конец.
– Верно, Голито. Верно. Ну а как там Борис?
Мы приближались к краю поселка. Ничем не пахший воздух был великолепен. Великолепной была тишина – мы слышали только ровное похрустыванье под нашими ногами. Великолепными были сугробы и складки снега. Белого снега.
* * *
Чем же занимался дядя Мартин – с Максом Амманом, с Бруно Шульцем, с Куртом Мейером – в последние дни 1942 года? Он рассказывал мне об этом.
С издателем Партии Амманом дядя Мартин разрабатывал меры, имевшие целью упразднение немецкого шрифта. Зачем? А просто Канцелярия заподозрила, что старый готический шрифт (чья колючая узорчатость так услаждала глаз любого шовиниста) мог иметь еврейское происхождение. В результате появилась идея заменить его (ценой неисчислимых расходов) римской антиквой по всему Рейху: в школьных учебниках, газетах, документах, на уличных вывесках и так далее.
С Шульцем из управления по вопросам расы и переселения дядя Мартин пытался отыскать работоспособное определение «мишлинге», или этнических гибридов. Получив определение, они смогли бы решить, что с этими выродками делать. В том декабре он и Шульц «прикидывали стоимость» стерилизации семидесяти (по грубым оценкам) тысяч мужчин и женщин, которым, вероятно, потребуется к тому же провести по десять дней в больнице.
С Мейером, специалистом по расовым исследованиям, дело обстояло иначе. Работе с Амманом и Шульцем Рейхсляйтер отдавался всей душой, с энтузиазмом, а вот в присутствии Мейера не мог замаскировать некоторое раздражение, вызванное неизбежностью этой возни.
Отпрыски дяди Мартина могли временами задевать его самолюбие, но предки были для него причиной хронических мучений. От официального лица его ранга требовалось подтверждение арийского происхождения до четвертого колена включительно, а у Рейхсляйтера попытки этого рода упирались в белое пятно – в его прадеда.
Исследования генеалогии Бормана начались в январе 1932 года.
– И не закончатся никогда, – говорил он (пророчески). – Даже если русские перейдут Одер, а американцы Рейн, они все равно не закончатся.
Прадед дяди Мартина, Иоахим, был незаконнорожденным. А прапрабабушка была, как выражался дядя, «общегородской давалкой», так что о происхождении Иоахима оставалось только догадываться.
– Будь сегодня в мундире, племянник. Чтобы припугнуть Мейера. Я тоже мой надену.
Разгневавшись, он никогда и ни на кого руки не поднимал, разве что дома, как не был – изначально – и «Старым Бойцом», скорее, их казначеем. Тем не менее дядя Мартин получил недавно новое повышение и потому вышел к обеду в мундире обергруппенфюрера СС – генерал-лейтенанта.
* * *
– Я за эти исследования заплатил. Из своего кармана, между прочим. Но теперь предложил людям Мейера «пропорциональную поддержку» из государственных фондов. Может, мне и удастся ее обеспечить. На то время, пока я еще продолжаю работать.
– Вы работаете слишком много, дядя.
– Вот и я ему всегда это говорю, племянник. Всегда говорю ему: «Папочка, ты слишком много работаешь!»
– Видишь? Это все, что я от нее слышу. «Ты слишком много работаешь». Ладно, беги, Герда. Мне нужно обсудить с Голо кое-какие материи.
– Конечно, папочка. Принести вам что-нибудь?
– Просто нагнись по пути и сунь в камин еще одно полено. Наслаждайся картиной, племянник. Ах. Разве она не хорошая девочка?
– Чем занимаюсь? Вы имеете в виду – по собственному почину? Потратил несколько дней, покрываясь пылью в Гестапа. Красные наклейки, синие наклейки. Пытаюсь найти следы одного человека. Лично меня он не интересует. Я всего лишь удовлетворяю просьбу знакомой дамы.
– Дам удовлетворять ты умеешь. Животное.
– Мне и вправду не терпится вернуться в «Буну». Однако до того я в вашем полном распоряжении. Как и всегда, дядя.
– Что тебе известно об Аненербе?[89]
– Не многое. Исследование различных культур, не так ли? Своего рода «мозговой трест». Хотя мозги там, как я слышал, не из лучших.
– Вот. Возьми. Сейчас можешь не читать. Просто присмотрись к названию.
– «Теория космического льда». Что это?
– Ну, тут мы имеем дело с Шарлатаном – с Гиммлером, der Kurpfuscher. Все это сугубо между нами. Я никогда не придавал его антропологии большого значения. И траволечению тоже. Слабительные и простокваша. На этом долго не протянешь. Не вижу в них смысла.
– Ванны с овсяной соломой и прочее.
– Не заслуживают доверия. Но тут совсем другая история, Голо. Вот послушай. В Аненербе имеется отдел метеорологии. Предположительно, он работает над долгосрочными предсказаниями погоды. Но это всего лишь дымовая завеса. А работает он над теорией космического льда.
– Вы бы лучше объяснили мне, что это такое, дядя.
– Жарковато тут, нет? Дай-ка мне твою рюмку. Хорошо. Выпей.
– Cheers.
– Cheers. Так вот. Теория гласит, что арийцы… что арийцы не… Постой. Да, еще там целая история с утраченным континентом. В общем, все довольно специально, вдаваться в это мне сейчас неохота. Тут все разжевано. Мне нужно, чтобы ты это проштудировал, племянник. И растолковал мне шансы Аненербе на успех.
– Шансы на успех теории космического льда?
– Послушай, я не защищаю эту идею исходя из ее достоинств. Понятное дело. Да и как бы я смог?
– Никак не смогли бы. Вы же не специалист.
– У меня нет специальной подготовки. А вот в политике я разбираюсь, племянник. И мне важна не теория. Мне важно, кто в нее верит. Шарлатану она очень симпатична и Трансвеститу, кстати сказать, тоже. Другое дело, что к нему мы больше не прислушиваемся. Благодаря мне. Но Шеф, Голо, Шеф. Шеф настаивает на том, что теория космического льда выдерживает…
– Минуточку, дядя. Простите, но я думал, что у Шефа не хватает на такие штуки времени.
– О, Шеф проникается к ним все большим интересом. К рунам и прочему. И разрешает Увечному составлять для него гороскопы… Понимаешь, Шеф держится мнения, что если теория космического льда верна, если мы сможем обосновать и доказать ее правоту – тогда все. По его словам, нашим врагам придется тогда сложить оружие и извиниться. И Тысячелетний Рейх окажется узаконенным – узаконенным небесами, так он выразился. Та к что сам понимаешь, Голо. В данном случае я не могу позволить себе выбрать неверную сторону. Это выглядело бы совсем ни к черту. Поэтому выясни для меня все о космическом льде. Ясно?
– О, совершенно ясно, дядя.
– Один глоток. Давай, мальчик. Спать будешь крепче.
– Я вот подумал. Раз уж я здесь, так почему бы мне не заглянуть в Коричневый дом?
– Зачем? Там кроме паутины нет ничего.
– Они вполне могли получить документы СА за тридцать третий и тридцать четвертый. Всяко бывает.
– Кого ты разыскиваешь, скажи точно?
– О, одного коммуниста.
– Имя?.. Погоди. Можешь не говорить. Дитер Крюгер.
Удивился я сильно, но продолжил неторопливо:
– Да. Крюгер. Как странно. Но что вас так развеселило, дядя?
– Вот так так. Таки-таки-так. Извини. – Он откашлялся, харкнул в огонь. – Ладно. Во-первых, вся история с Крюгером – умора совершенная. Я от нее всегда завожусь. А теперь, племянник, чтобы сделать ее еще смешнее, ты, если я не ошибаюсь, ты, мой мальчик, вставляешь фрау Долль?
– Ну уж нет, дядя. В Кат-Зет? Не самое подходящее место.
– Хм. Малость мрачноватое, сколько я себе представляю.
– Да. Малость мрачноватое. Но подождите, мой господин. Вы сильно ушли вперед. Я в растерянности.
– Хорошо. Хорошо, – вытирая глаза, сказал он. – В начале ноября я получил от Коменданта телеграмму. Насчет Крюгера. Я на нее пока не ответил, но придется. Видишь ли, племянник, нас связывают священные узы, его и меня.
– Сегодня просто-напросто ночь сюрпризов, дядя.
– Самые что ни на есть священные. Чтимые сильнее, чем брачный обет. Соучастие в убийстве. Прикончи это, Голо, – сказал он, протягивая мне коньяк. – Та к вот. Начало двадцать третьего, племянник. Полувоенное формирование Долля обнаружило в своих рядах «предателя». Дело было в Пархиме. «Я невиновен, ваша честь! Я всего лишь передал им разрешение разделать его под орех». Однако Долль и его ребята засиделись в пивной, а потом перестарались в лесу. Я получил год. Помнишь, в то лето мы не выезжали с палатками за город? Долль получил десятку. Можно сказать, принял на себя предназначавшийся мне удар – отчасти. Отсидел пять. А кстати, почему он вдруг взялся за Крюгера? На нынешнем-то этапе игры? Потому что Крюгер отымел ее первым?
