— В эту субботу опять намечается вечеринка, — сказала я. — И Грета хочет, чтобы я пошла. А я не хочу.
— Ну, возможно, там будет весело.
Я ничего не сказала, лишь бросила на Тоби красноречивый взгляд, в котором ясно читалось мое отношение к подобному веселью. В ответном взгляде Тоби читалось искреннее сочувствие.
— Вот поэтому Финн и хотел написать ваш портрет, — сказал он чуть погодя. — Он был уверен, что если напишет вас вместе, это свяжет вас навсегда. Честно признаться, я не знаю, о чем он думал. Ему хотелось сделать хоть что-нибудь… из-за того, как все обернулось у него с твоей мамой.
— Вы о чем?
Тоби нахмурился. Он долго молчал, словно решая, стоит ли продолжать разговор. А потом все же решился:
— Вообще-то, я не должен об этом рассказывать. Это не мое дело, да и кто я такой? Но, с другой стороны, а не все ли равно? Теперь-то уж точно без разницы… Финн всегда огорчался, что они с Даниэль утратили прежнюю близость, что Даниэль от него отдалилась. Раньше они были очень близки. Из-за постоянных переездов с места на место. Многие годы им было не с кем общаться, кроме как между собой. Именно Даниэль постаралась, чтобы их отец никогда не узнал, что Финн — гей. Самому Финну было вообще все равно, знает об этом кто-нибудь или нет, но она понимала, что это значит. И особенно, если твой отец — большой человек в армейской среде. Она устраивала для Финна липовые свидания со своими подругами. И конечно же, все эти подруги в него влюблялись. Так что на самом деле это было жестоко.
Я покраснела.
— Он говорил мне, что не хотел уезжать так надолго. Ты ведь знаешь эту историю, да? Как Финн уехал из дома? — Я кивнула с таким видом, как будто знала об этом всю жизнь. Как будто эта история уж точно не относилась к тем вещам, в которые никто не счел нужным меня посвятить. — Он говорил, что писал ей все время. Буквально с первого дня отъезда. Уже из автобуса, на котором уехал из города. Но она ему не отвечала. За несколько лет не написала ни разу. И, знаешь, я могу ее понять. Но Финн никого не хотел обижать. И уж тем более — Даниэль. Он вовсе не собирался ее бросать. Он собирался вернуться через пару месяцев. Но она не отвечала на письма, а мир оказался таким большим… Ведь ему было всего семнадцать. Можешь себе представить?
Я не могла себе это представить. И не хотела представлять.
— Он говорил, что как-то раз послал ей деньги. Чтобы она приехала к нему в Берлин. Может быть, это был ее шанс все изменить. Не знаю. Но она никуда не поехала. Так что вот… А когда он наконец вернулся, он давно уже не был тем младшим братом, которого она знала. Тем маленьким мальчиком на пляже. А потом оказалось, что он умирает. И Данни снова его потеряла. Это неправильно. Несправедливо. Когда Даниэль ставила Финну ультиматум, запрещая ему вмешивать меня в его отношения с племянницами, тем самым она давала ему понять, что нельзя иметь все и сразу. Что и он тоже должен чем-то пожертвовать. Финн всегда чувствовал себя виноватым перед Данни… как будто он ей что-то должен… и в конечном счете я и сам начал чувствовать что-то такое.
— Но это же глупо. И ничего не решает.
— Разумеется.
Я вспомнила историю, которую мне рассказала мама. О том, как Финн отнес к воде огромного мечехвоста.
— Но если они так любили друг друга, почему же они не смогли выяснить отношения? Неужели нельзя было просто поговорить и все прояснить?
Тоби делано рассмеялся.
— Многие вещи входят в привычку. Это касается и отношений с людьми. — Он смотрел на пустую скамейку. Смотрел так, словно видел всех тех, кто когда-либо сидел на ней, и всех, кто будет сидеть на ней в будущем. А может быть, он просто думал о Финне. — Иногда очень трудно… Трудно остановиться. Финн не хотел, чтобы что-то похожее случилось у тебя с Гретой. И поэтому написал ваш портрет. На котором вы вместе.
Нас обогнали две бегущие женщины в коротеньких теннисных юбках, потом мы прошли мимо мужчины, который выгуливал двух унылого вида бассетов. Собаки явно запыхались, их вываленные наружу языки едва не касались земли.
Интересно, и как же портрет может помешать Грете меня презирать? И тут мне в голову пришла совершенно безумная мысль. Может быть, это Финн послал снимок картины в газету. Может быть, это тоже была часть его плана. Может быть, он хотел выставить нас двоих перед всем миром. Мы с Гретой, вместе — у всех на виду. Но разве это что-то изменит?
Тоби остановился у киоска и взял два сока со льдом. Мне — апельсиновый, а себе — ежевичный. Мы присели на ступеньках, ведущих к Монументу морякам и солдатам, и принялись потягивать ледяную фруктовую кашицу через толстые соломинки.
— Простите, пожалуйста, — сказала я.
— За что? — не понял Тоби.
— За то, что вам пришлось от меня прятаться.
Он пожал плечами.
— Ты в этом не виновата.
Конечно, не виновата. Но мне вдруг захотелось взять всю вину на себя, потому что сама мысль о том, что все это произошло из-за мамы, казалась попросту невыносимой. То, что сделала мама, — это так мелочно, так отвратительно, так по-ребячески эгоистично… и мне не хотелось, чтобы моя мама была такой. Ее было жалко. По-настоящему жалко.
— А вы знаете, кто танцевал с Матильдой?[5] — спросила я, стараясь перебить мрачное настроение.
— Это откуда?
— Вопрос из «Тривиал Персьют». Проверяю вашу эрудицию.
— О, нет. С эрудицией у меня как-то не очень. Хотя погоди-ка… — Он принялся тихонько мурлыкать песню себе под нос, а потом запел в полный голос. Он пел так неумело и фальшиво, что мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Мне просто не верилось, что человек, который так хорошо играет на гитаре, совершенно не умеет петь. — Веселый свагмен. Правильно?
Я кивнула, продолжая смеяться:
— Кстати, а кто такой свагмен?
— Насколько я знаю, скиталец. Бродяга.
Иногда, как в тот раз, акцент Тоби проявляется особенно сильно. Мне это нравится. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то так говорил, и мне хотелось слушать его — просто слушать, что бы он ни сказал.
— А кто такая Матильда? — спросила я.
Тоби наклонил свой стакан и потыкал в него соломинкой.
— Наверное, девушка, рядом с которой тебе хорошо. К которой ты возвращаешься, как домой.
В тот вечер я достала из тайника «Книгу дней» и перечитала записку от Финна. Иногда, глядя на эти строчки, я видела слова, говорившие, что Финн любил меня. Иногда видела только, что он любил Тоби. И заботился лишь об одном: чтобы Тоби было хорошо.
Я легла, вытянувшись под одеялом. Точно, как тот больной на картинке из «Книги дней». Да, точно как он. Подумав об этом, я вдруг разозлилась. Потому что мне хотелось, чтобы кто-то заботился обо мне. Ведь именно так и должно быть. Я же ребенок, правильно? А Тоби — он уже взрослый. Быть больным — это лучше, чем быть сиделкой. Ты лежишь и болеешь, а все вокруг суетятся, жалеют тебя, выполняют любое твое желание. Кто же от такого откажется?
Но, поразмыслив как следует, я передумала. Больной всегда будет больным, а сиделка, исполнив свои обязанности, может заняться другими делами. И вот тут-то я и поняла, о чем говорил Тоби. Поняла, что он пытался мне сказать. Тоби смертельно болен. Жить ему осталось недолго. Времени у него нет, но также нет и никаких ограничений. И если я собираюсь что-нибудь для него сделать — что-то волшебное и грандиозное, — то мне следует поторопиться.
Когда все заснули, я потихоньку пробралась на кухню и позвонила Тоби. Мы поболтали о том о сем, и только потом я задала вопрос, ради которого, собственно, и звонила.
— А как называется ваш родной город? — спросила я. — Как называется ваш родной город в Англии?
41
В субботу, когда была назначена вечеринка, я решила сходить на репетицию. На всякий случай. А то вдруг Грета будет меня искать. У них шел генеральный прогон, от начала до конца, и мистер Небович был весь на нервах. Он психовал, раздражался, заставлял ребят повторять реплики снова и снова — до тех пор, пока не решит, что у них получается так, как надо.
— Джули, ты же у нас медсестра, — говорил он. — Что ты стоишь такая сердитая?! Сделай нормальное лицо. Так, ребята, собрались. Давайте работать. В полную силу. Сегодня нас смотрят люди из города, если кто вдруг забыл. — Он указал на два места рядом с собой, где сидели пожилой дядечка с импозантным широким галстуком и женщина с огненно-рыжими волосами. Я подумала, что, возможно, они из «Энни». Приехали посмотреть на Грету. Мистер Небович громко хлопнул в ладоши и объявил, что надо снова пройти всю сцену.
Я видела Грету, сидевшую в первом ряду. Все актеры, не занятые на сцене, сидели в зале и наблюдали за ходом репетиции. Мистер Небович всегда говорил, что актеры должны понимать не только собственные роли, но и всю пьесу целиком, и даже если ты в данный момент не играешь, ты все равно должен смотреть, как играют другие. Я думала сесть рядом с Гретой. Может быть, Тоби был прав. Может, она меня не ненавидит. Может быть, дело совсем в другом. Но потом мне представилось, как по-дурацки — и очень не к месту — я буду выглядеть среди актеров в первом ряду, и решила сесть сзади. И подождать выхода Греты.
