На этот раз в папином голосе явственно прозвучала обида.
— А ты видел мамины рисунки?
— Только раз. Мне показала их бабушка Уэйсс. Твоя мама об этом не знала. Бабушка Уэйсс говорила, что чувствует себя виноватой перед Данни — виноватой, что Данни не получила возможности заняться тем, чем хотела. Я бы сказал, что она рисовала не хуже Финна. Может быть… я, конечно, не специалист… но мне кажется, что даже лучше.
Я подошла к холодильнику, достала пакет молока и разлила по стаканам — себе и папе.
— Не думаю, что мама тебя стыдилась.
Он улыбнулся.
— Спасибо, Джуни. Может, ты и права.
Потом мы какое-то время сидели молча. Каждый пил молоко и думал о чем-то своем.
— Папа?
— Да?
— А как же Финн стал моим крестным? Если мама так на него сердилась?
— Нет, на Финна она не сердилась. Как можно сердиться на Финна?! Она злилась на Тоби. Только на Тоби. И Финн стал твоим крестным, когда тебе было уже пять лет. Ты не знала? Твоя мама постоянно думала о Финне. И продолжала надеяться. Потом Финн стал писать, что собирается поселиться в Нью-Йорке. Но ни разу не упомянул, что поселится там вместе с Тоби. Просто писал, что собирается возвращаться из Англии. Думает купить квартиру в Нью-Йорке. Вот тогда-то она и предложила ему стать твоим крестным, и он был на седьмом небе от счастья. Помню, мы еще посмеялись, потому что он написал, что постарается приехать как можно скорее. Как будто дело не терпело отлагательств. — Папа на миг умолк, словно погрузившись в воспоминания. — Может быть, твоей маме казалось, что, если устроить все так, чтобы Финн стал твоим крестным, это удержит его рядом с ней. Как-то привяжет к нашей семье. А самому Финну, мне кажется, все это виделось по-другому. Возможно, он думал, что они с Тоби оба станут твоими крестными. И Тоби тоже станет членом семьи, и все будут жить дружно и счастливо. А может быть, я говорю ерунду. Потому что уже очень поздно и я почти сплю.
Он широко зевнул, всем своим видом давая понять, что ему и правда хочется спать. Взял со стола наши стаканы из-под молока и отнес их в раковину. Потом посмотрел на меня и сказал:
— Ну что, открылись все тайны Вселенной?
Я улыбнулась:
— Если не все, то хотя бы часть.
40
На следующий день я сидела в автобусе в гордом одиночестве на заднем сиденье. Я нашла чистый лист в тетради по английскому, что было — вернее, даже особенно и не искала, потому что я мало пишу на английском. Если ты прочитала «О мышах и людях», зачем записывать в тетрадке, что Джордж и Ленни крепко дружили и что смерть Ленни была неизбежна? Ты и так это знаешь и помнишь. Такое не забывается.
Я взяла ручку и написала на чистом листе:
«Позаботиться о Тоби…
Этап 1: Звонить ему и приезжать в гости, когда будет возможность.
Этап 2: Придумать что-то прекрасное и необычное (в работе)».
В тот день я ушла из школы пораньше. Решила рискнуть и прогулять труд и самоподготовку, чтобы успеть на электричку в 13.43. Тоби встретил меня в пижаме и пушистом синем махровом халате, в котором напоминал Коржика из «Улицы Сезам». Мне показалось, что его огромные глаза стали еще больше.
— Прошу прощения, у меня тут холодрыга. Но ты заходи. Я всегда рад тебя видеть.
С моей точки зрения, в квартире было совсем не холодно, но я ничего не сказала. А вот за что точно следовало бы извиниться, так это за беспорядок в гостиной. Повсюду стояли грязные тарелки, стаканы и чашки, кассеты валялись отдельно, их коробки — отдельно, и я насчитала как минимум три пепельницы, переполненные окурками и использованными чайными пакетиками. Вообще-то я не особенно заморачиваюсь на таких вещах, но раньше у Финна всегда царил идеальный порядок, а теперь все здесь казалось другим. Как будто это была чья-то чужая квартира.
Я взяла пару тарелок и хотела отнести их в кухню.
— Не надо, — сказал Тоби. — Оставь. — Отобрал у меня тарелки и поставил обратно на журнальный столик.
— Да мне нетрудно. Могу помочь прибраться.
— Я знаю. Но это мой беспорядок. — Он вдруг резко умолк и оглядел комнату. Похоже, он что-то для себя понял и бросил на меня виноватый взгляд.
— Тебе неприятно, да? — спросил он тихо-тихо. — Неприятно на это смотреть?
Я пожала плечами.
— Ты права. Просто ужас. — Он робко улыбнулся. — Финн бы меня убил, если бы увидел.
«Нет, не убил бы», — подумала я.
— Ладно, давай наведем здесь порядок, — сказал Тоби.
Почти час мы потратили на посуду. Я собирала по всему дому тарелки, чашки, маленькие рюмки из красного хрусталя и относила их в кухню, где Тоби их мыл. Закончив со сбором посуды, я уселась по полу в гостиной и принялась разбирать кассеты, чтобы правильно разложить их по коробкам.
— Вот за это Финн бы вас точно убил, — сказала я, когда Тоби вошел в комнату, на ходу вытирая руки зеленым клетчатым полотенцем.
— Знаю.
Он сел на пол рядом со мной и тоже принялся разбирать кассеты. Я украдкой наблюдала за ним. Поначалу меня напрягала мысль, что многие вещи, которые мне нравились в Финне, возможно, были позаимствованы у Тоби. Это казалось неправильным, очень неправильным. Но теперь я уже начинала задумываться о том, что это, возможно, не так и плохо. Может быть, что-то получится и в обратную сторону. Если как следует присмотреться, может быть, удастся заметить, как в Тоби проглядывает дядя Финн.
Тоби поставил на место кассеты, которые мы уже разобрали, и посмотрел на меня. Потом улыбнулся и включил магнитофон. Музыка наполнила все пространство. Очень красивая и сложная пьеса для классической гитары. Сперва я решила, что это Бах. Что-то очень знакомое. Мне казалось, я слышала эту музыку раньше. Может быть, Финн ставил мне эту запись, когда я была у него в гостях.
— Что это? — спросила я.
— Тебе нравится? — Тоби взял с полки еще одну кассету.
— Да. Она такая… — Я на секунду задумалась, подбирая нужное слово. Мне хотелось сказать что-нибудь умное. — Замысловатая.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо. Заумная — это плохо. А замысловатая — хорошо. Так что это?
— Это я раньше такое играл.
— Вы?!
Он кивнул.
— Но тут вроде звучит две гитары. Или даже три.
— Так в том-то и фокус. Она поэтому такая сложная. Золотые руки, помнишь?
Я посмотрела на Тоби — такого нескладного, длинного, едва помещавшегося в синем кресле Финна. Теперь я была с ним знакома, но совершенно не знала, что это за человек. Я уже начала понимать, почему Финн был с ним. Начала понимать, что Тоби есть что отдать. А что есть у меня? Что у меня может быть? Похоже, я обречена оставаться посредственностью. Как Сальери в «Амадее». Сальери, который знает, что ничего собой не представляет и что ему никогда не сравниться с Моцартом. И вдобавок ко всему он был злодеем. И в итоге все его возненавидели.
— Да, золотые, — пробормотала я, глядя в сторону.
Я сказала Тоби, что мне нужно в ванную, а сама пошла в спальню и принялась рыться в шкафу и в комоде. Сама не знаю, что я там искала. Может быть, что-то такое, чего просто не существовало. Какое-нибудь крошечное подтверждение, что все те часы, которые мы провели вместе с Финном, значили для него так же много, как они значили для меня. Ничего даже близко похожего я не нашла и зачем-то достала из третьего ящика снизу пару семейных трусов. Развернула их перед собой, держа двумя руками и пытаясь понять, чьи они.
— Если хочешь взять что-то себе, бери. Не стесняйся.
Я резко обернулась. В дверях стоял Тоби, прислонившись плечом к косяку. Он посмотрел на синие трусы, которые я держала перед собой развернутыми наподобие карты.
— Я бы сказал, что мое исподнее, — не самый удачный выбор, но если надо, бери. Мне не жалко.
Я чуть со стыда не сгорела. Лицо вспыхнуло так, что казалось, оно и вправду сейчас загорится. Я быстро скомкала трусы и положила на крышку комода.
— Извините меня, я… — На глаза навернулись горячие слезы, и я уставилась в пол.
— Эй, — сказал Тоби. — Все хорошо. Не расстраивайся.
Он прошел в комнату и присел на краешек кровати на стороне Финна. Легонько похлопал рукой по покрывалу, приглашая меня сесть рядом. И я села, не глядя ему в глаза. Тоби приобнял меня за плечи, и я сама не заметила, как положила голову ему на грудь. Мы сидели так в полутемной комнате долго-долго. И за все это время никто из нас не произнес и слова. Я смотрела на фотографии на тумбочке Финна. Тоби на снимке был таким молодым и по-своему даже красивым — с большими темными глазами и растрепанными волосами. Я прижалась к нему теснее и почувствовала, как его объятия сделались крепче. Мне вдруг стало так хорошо и спокойно. Тоби был таким теплым и добрым и, как ни странно, почти родным. И печальным. Как я сама.
— Знаешь, я много думал… — тихо сказал Тоби. — Ты же знаешь, что я умираю, да?
Раньше он не говорил ничего подобного. Такого важного, определенного и безысходного. Я буквально оцепенела. Как будто мне в голову залили холодный, мгновенно застывающий бетон, который заполнил все крошечные закоулки, где я хранила свои «может быть».
