— Предлагаю вам вот что, — сказал лейтенант Троник, — Выберите нескольких товарищей, которым полностью доверяете, и попросите их быть свидетелями. Вечером получите увольнительные и попробуете застать свою супругу при внебрачном контакте. Если вам это удастся, у вас в руках будут доказательства, и не будет препятствий, чтобы потребовать развода.
Сокрушённый учитель некоторое время размышлял, а затем попросил обоих лейтенантов сделать одолжение и стать его свидетелями.«Я бы хотел, чтобы всё прошло в тайне, и личный состав ничего не узнал. Некоторые солдаты злорадны и испытывают радость от чужого горя».
Лейтенанты, немного поколебавшись, согласились. Анпош попросил Ясанека, Бобра и старшину Блажека, чтобы те присоединились к акции по установлению истины.
Когда стемнело, они со всей скрытностью направились в таборскую больницу. В половине второго ночи всю роту разбудил крик Анпоша. Учитель распахивал двери помещений и, размахивая руками, кричал:
— Переспали! Переспали! Мы все видели, как они переспали! Я победил!
Несколькими минутами позже он вытащил из сундука тетрадь со своим жизнеописанием и при свете фонаря написал:«Моя жизнь лишена смысла. Я не могу жить без неё. Может быть, она простит меня, если я попрошу прощения!».
Грозой всего табора был лейтенант Жлува. Он служил у танкистов командиром роты, но на этой должности не мог достаточно развернуться. Это был человек, не знающий ни передышки, ни минуты отдыха. Он постоянно носился по городу, выслеживая одиночных солдат.
— Товарищ! Покажите увольнительную! Почему не отдали честь? Не лгите! Если я говорю не отдали, значит, не отдали! Как вы одеты? Почему пилотка мятая? А ремень почему ослаблен? Пуговицы существуют для того, чтобы их застёгивать! Я вам покажу, я до вас доберусь, я вам устрою!
Лейтенант Жлува был прямо‑таки одержим страстью кого‑нибудь отчитать, обругать, унизить. Вскоре стал известен в Таборе среди войск всех видов. Своих жертв он никогда не выбирал, слепо кидаясь на каждого, кто ему встречался. Несколько раз в отдалённых углах города ему били морду, но это никак не подействовало. Жлува рыскал по городу ещё быстрее, и количество его жертв росло.
Казалось, что спасения от него нет. Одни солдаты, завидев вдали лейтенанта, разбегались, как дети от сторожа, другие выслушивали его ругань, и надеялись, что он их оставит в покое на следующие несколько дней, или хотя бы часов.
Но потом все обернулось иначе. К танкистам перевели из Мимони бойца, который знал Жлуву на гражданке.
— Наш это дуралей, из Чешской Тршебовы, — проинформировал он всех, — работал на вокзале сцепщиком. Он уже тогда любил покричать, всё орал:«На пятый путь! На пятый!»
После этого Жлуву прозвали»Пятый путь», а вскоре военнослужащие всех частей договорились об ответной акции.
Лейтенант шагал близ казармы, когда из окна раздавалось:«На пятый! На пятый путь! На пятый!«Он подскакивал, будто поражённый предательской пулей, но видел лишь пустое окно. Злобно грозя кулаком, он что‑то с ненавистью бормотал, но тут у него за спиной, в доме, где жили стройбатовцы, кто‑то вопил со всей мочи:«На пятый путь! На пятый!»
И через секунду со всех сторон раздавалось:«На пятый! На пятый!»
Жлува вертелся волчком, изрыгая проклятия:
— Я до вас доберусь! Всех вас пересажаю, негодяи! Мерзавцы!
Но в ответ ему звучало монотонное, но настойчивое:«На пятый путь! На пятый!»
Жлува жаловался командиру гарнизона, и добился того, что по всем частям вышел приказ:«Запрещается всем военнослужащим срочной службы кричать на лейтенанта Жлуву»На пятый путь!«Неисполнение приказа будет строго караться!»
Но это стало командой к всеобщей акции. Теперь уже не Жлува преследовал солдат, а солдаты Жлуву. По окончании службы лейтенант кратчайшим путём мчался домой, затыкая уши, чтобы не слышать насмешливого крика. На двери подъезда обычно было написано мелом:«На пятый путь!»
Жлува засел дома и на улицу даже носа не казал. Боялся выйти в пивную, за покупками, в парикмахерскую.
Через две недели травли он посетил психиатра, и был подвергнут врачебному осмотру. Ему снились реалистичные сны, и ночью он часто просыпался в поту, ему казалось, что кто‑то кричит:«На пятый путь!»
На улицах Табора он уже не появлялся. Кто‑то говорил, что его перевели, другая версия утверждала, что его уволили из армии. А по третьей, в которую верили почти все, его отвезли в Добржаны и поместили среди особо опасных и агрессивных психов.
На котельную привозил материал красивый рослый шофер по фамилии Румль. Он отличался небрежными, кошачьими движениями, пижонским поведением и неудержимой тягой к нежному полу. Румль был разведён, потому что по его словам, он был таким неукротимо страстным, что жена не выдержала его темперамента.
Каждый раз, приехав из Будейовиц или из Бехини, он устраивался на досках или на штабеле кирпичей и рассказывал:
— Сегодня опять голосовала одна кошечка. В самый раз по мне! Подобрал её, и как только заехали в лес, взялся за дело. Остановился, а она: не сломалась ли машина? А я ей говорю: не строй из себя простушку и давай раздевайся. ну, ей не хотелось, начала было упираться и умолять, но я ей треснул по одной справа и слева, слегка придушил, и всё пошло, как по маслу. Только вот немного разорвал ей юбку. Ну, вы сами понимаете! Как закончил дело, хотел её забрать с собой, но она всё время ревела. Что с ней было делать? Так, как я это ни один мужчина не делает, а она воет, как будто у неё бабушка померла. Перестань ныть, говорю, а то выкину тебя. Она не перестала, так я её выпихнул голую в канаву, и одежду выкинул следом.
— А что, если она тебя сдаст? — спросил один из бетонщиков.
— Да не сдаст! — фраерски махнул рукой Румль, — Это ещё каждая девка подумает. Ни к чему ей, чтоб на неё все показывали пальцем, что её изнасиловали.
Для части гарнизона Румль стал героем и его преступные деяния пересказывались с большим почтением. Другая часть его осуждала и пророчила Румлю скверный конец.
А потом случилась катастрофа. Между Табором и Бехинью была изнасилована девушка, причём таким образом, который точно соответствовал рассказам Румля. Она рассказывала, что её обесчестил шофёр грузовика, а благодаря тому, что Румль своих похождений не скрывал, он тут же попал под подозрение. После того, как девушка опознала его по фотографии, его арестовали, и казалось, что ему уже ничто не поможет. Напрасно он клялся, что на такой поступок не способен, напрасно взывал к справедливости. Потом он встретился с изнасилованной девушкой лично. Девушка уже так уверена не была, но с другой стороны, не могла однозначно исключить участие Румля в преступлении, поскольку была в состоянии шока, а отличить шофера от шофера бывает трудно. Потом появились свидетели, которые слышали, как бесстыжий шофёр хвастался подобными поступками. Дело Румля было худо, особенно когда выяснилось, что в то время, когда было совершено преступление, он действительно вёз кирпич из Бехини в Табор.
Но, в конце концов, нашлось спасение. Об этом постарался судебный врач, чей вердикт был абсолютно однозначным:«Румль уже несколько лет — полный импотент, и преступление по статье»изнасилование»для него не представляется возможным».
Однажды вечером первую роту ожидал сюрприз. Лейтенант Гамачек дал команду всем собраться в политкомнате и через некоторое время пришёл сам в сопровождении невысокого светловолосого старшего лейтенанта, который выглядел, как сомнамбула из»Кабинета доктора Калигари»[36].
— Товарищи! — взял слово Гамачек, — Настало время нам с вами прощаться, потому что меня что? Потому что меня переводят! Мой рапорт о переводе в Пардубице подписан, таким образом, я больше не являюсь вашим командиром. Хочу вас поблагодарить за сотрудничество, потому что я вами был доволен. А теперь я вам представлю кого? А теперь я вам представлю нового командира роты. Это старший лейтенант Павол Мазурек, которому я передаю что? Которому я передаю слово!
Старший лейтенант Мазурек отсутствующе улыбнулся и долго не мог понять, что от него требуется. Только когда Гамачек пихнул его в четвёртый раз, он сделал шаг вперед и зашептал:
— Товарищи, я надеюсь, что мы все будем служить, как полагается, всё будем делать, как положено, да, мы все, так надо, поэтому мы будем вместе служить, я верю, что вы все понимаете, потому что так должно быть, а служба, товарищи, это главное, и какой будет наша армия, это, товарищи, зависит от нас всех, и мы должны быть, товарищи, бдительны и зорки…
Если бы к солдатам обратился Ярда Штерцль[37], он бы не смог их позабавить больше, чем натужная речь нового командира. Павол Мазурек, поляк из пограничной деревушки за Остравой, вправду старался. Каждое сказанное слово требовало безмерных усилий, и он помогал себе всеми способами — выпучивал свои голубые, несколько водянистые глаза, сжимал кулаки и со всей силы выдавливал из себя слоги, которые хоть и соединялись в слова, но не более того. Слова никак не хотели составлять связные предложения. Мазурек путался и путался, но закончить вступительную речь никак не получалось.
