"Жучок" поставил Джей Эрскин. Он две недели подслушивал, а потом принялся писать заметки в "Знамени".
Джей Эрскин раньше работал у лорда Вонли, в "Глашатае", криминальным репортером. Но если это лорд Вонли подговорил Джея Эрскина начать кампанию против Мейнарда Аллардека, при чем здесь Нестор Полгейт? Отчего он так ярится? Не хочет платить компенсацию? Не хочет признавать, что его газета могла ошибиться? Возможно...
Я ходил кругами, все время возвращаясь к центральному неожиданному вопросу: правда ли, что кампанию начал именно лорд Вонли, и если да, то почему?
Из своего номера я позвонил Розе Квинс и снова застал ее, когда она только что пришла домой.
– Билл? – переспросила она. – Благотворительная организация помощи семьям государственных служащих? Ну да, он состоит в куче таких организаций.
Говорит, это позволяет ему не терять связи с жизнью.
– Хм... – сказал я. – Скажите, это не он посоветовал вам написать статью о Мейнарде Аллардеке?
– Кто? Билл? Ну да, он посоветовал. Положил мне на стол вырезки из "Знамени" и сказал; что это вроде бы по моей части. Я, конечно, знаю его чуть не со школы, но все равно он босс. Если он хочет, чтобы статья была написана, она будет надписана. Мартин, наш великий белый вождь, всегда соглашается.
– А... а как вы узнали про это интервью в "Секретах бизнеса"? Вы что, смотрели его по телевизору?
– За кого вы меня принимаете? Нет, конечно. – Она помолчала. – Это Билл посоветовал обратиться в телекомпанию и попросить показать пленку.
– И вы так и сделали.
– Да, конечно. Послушайте, к чему вы клоните? Билл часто дает мне темы. В этом нет ничего необычного.
– Нет, – согласился я. – Всего хорошего, Роза.
– Спокойной вам ночи.
Я лег спать и спал долго и крепко, а рано утром встал, взял видеокамеру и поехал в Перфлит, через приморские равнины к северу от устья Темзы.
Вчерашний дождь закончился, небо было бледным и чистым, и над полосой ила, оставленной отливом, кружили чайки. Я обошел мест двадцать – почты, магазины, – пока не нашел человека, который когда-то работал в фирме "Перфлит Электронике".
– Это вам надо Джорджа Таркера, он ею владел. – сказал он мне.
Воспользовавшись указаниями местных жителей, я в конце концов остановил машину перед дряхлым деревянным лодочным сараем, над которым красовалась оптимистичная, но несколько странная вывеска, гласившая: "Джордж Таркер ремонтирует любые".
Выйдя из машины и войдя в изрытый колдобинами двор, я обнаружил, что вывеска была такой странной оттого, что у нее не хватало нижней половины.
Нижняя половина была отпилена и стояла у стены. На ней было написано "лодки и катера".
Сердце у меня упало. Я явно не туда попал. Толкнув покривившуюся дверь, я очутился в самой неопрятной мастерской, какую мне приходилось видеть. Все полки и вообще горизонтальные поверхности заставлены и завалены деталями лодочных моторов неопределенного возраста и назначения, а все стены увешаны старыми календарями, плакатами и инструкциями, причем все это не приколото кнопками, а приколочено гвоздями.
Среди всего этого беспорядка, не обращая на него внимания, сидел пожилой седобородый человек. Он развалился в шатком кресле, положив ноги на стол, читал газету и прихлебывал что-то из чашки.
– Мистер Таркер? – спросил я.
– Это я. – Он опустил газету и критически посмотрел на меня поверх носков своих ботинок. – Принесли что-то чинить? – Он взглянул на сумку с камерой, которую я держал в руках. – Что у вас там? Кусок мотора?
– Боюсь, я ошибся, – сказал я. – Я искал мистера Джорджа Таркера, который владел фирмой "Перфлит Электронике".
Он аккуратно поставил чашку на стол, а ноги на пол. Я увидел, что он выглядит старым не только от возраста, но еще и от глубокой внутренней усталости. Это было заметно по ссутуленным плечам, запавшим глазам и по царящему в мастерской вопиющему бардаку.
– Этот Джордж Таркер был мой сын, – сказал он.
Был...
– Извините... – сказал я.
– Так вам надо чего-нибудь чинить или нет?
– Нет, – сказал я. – Я хотел поговорить о Мейнарде Аллардеке.
Щеки старика втянулись, и глаза, казалось, глубже запали в тень глазниц. У него были редкие нечесаные седые волосы. На тощей старческой шее под короткой бородкой, внутри рубашки без галстука, с расстегнутым воротом, натянулись и задрожали сухожилия.
– Мне не хочется расстраивать вас... – сказал я. Не хочется, но придется. – Я снимаю фильм об ущербе, который Мейнард Аллардек причинил разным людям. Я надеялся, что вы... что ваш сын... что он сможет мне помочь. Я знаю, что это не заставит вас изменить мнение, но я... я заплачу.
Он молча смотрел мне в лицо, но, похоже, видел совсем не меня, а какую-то сцену из прошлого. И сцена эта была ужасной. Лицо его сделалось таким напряженным, что я действительно подумают, что мне не стоило сюда приезжать.
– Этот ваш фильм его погубит? – хрипло спросил старик.
– Некоторым образом, да...
– Он достоин гибели и вечного проклятия!
Я достал из сумки видеокамеру, показал старику и попросил смотреть в объектив.
– Вы расскажете, что произошло с вашим сыном?
– Расскажу.
Я установил камеру на куче хлама и включил ее. Задал несколько вопросов, и старик рассказал, в общем, все ту же знакомую историю. Мейнард с улыбкой явился на помощь во время небольшого финансового кризиса, вызванного быстрым ростом фирмы. Дал денег под небольшие проценты, а в самый критический момент потребовал вернуть долг. Фирма перешла к нему, Джордж Таркер остался ни с чем, через некоторое время Мейнард продал все, что можно было выгодно продать, а работников выбросил на улицу.
– Обаятельный был, гад, – говорил Джордж Таркер. – Рассудительный.
Доброжелательный. Всегда рад помочь. А потом раз – и все рухнуло. Фирма моего сына рухнула. Он начал свое дело, когда ему было только восемнадцать, и работал, как проклятый... а когда ему исполнилось двадцать три, фирма стала расти чересчур быстро.
Изможденное лицо смотрело прямо в камеру, и в уголках глаз стояли слезы.
– Мой Джордж... мой мальчик... мой единственный сын... он во всем винил себя. И в том, что люди остались без работы... Он запил. Он очень хорошо разбираются в электричестве... – Две слезы скатились по морщинистым щекам и исчезли в бороде. – Он обмотался проволокой... и включил ток...
Голос старика пресекся, как пресеклась когда-то жизнь его сына. Это было невыносимо. Как я жалел, что приехал! Я выключил камеру и стоял молча, не зная, как извиниться за подобное вторжение в чужую жизнь. Он стер слезы тыльной стороной руки.
– Это было два года назад, – сказал он. – Вот только-только... Он был хорошим человеком, мой сын Джордж, знаете ли. Этот Аллардек... он просто убил его.
Я предложил ему деньги – столько же, сколько дал Перрисайдам. Я положил пачку денег на стол. Он некоторое время смотрел на бумажки, потом подвинул их ко мне.
– Я не за деньги рассказывал, – сказал он. – Заберите. Я рассказывал ради Джорджа.
Я колебался.
– Забирайте, забирайте, – сказал он. – Мне не надо. И вообще, не за что. Вот заведете лодку, приходите чинить.
– Ладно, – сказал я. Он кивнул. Я забрал деньги.
– Сделайте так, чтобы этот ваш фильм был хорошим, – сказал он. Ради Джорджа.
– Хорошо, – сказал я. Когда я уходил, он по-прежнему сидел неподвижно, с болью глядя в прошлое.
Я приехал в Аскот с теми же предосторожностями, что и накануне: оставил машину в городе и пришел на ипподром со стороны, противоположной стоянке для жокеев. Насколько я видел, на мое появление никто не обратил внимания, кроме привратников, пожелавших мне доброго утра. Я участвовал в первых пяти из шести заездов. Две лошади принцессы, две – других владельцев Уайкема, одна – тренера из Ламборна. Дасти сообщил, что у Уайкема ужасная мигрень, поэтому ему придется смотреть скачку по телевизору. Дасти сказал, что Ледника непременно покажут и что все конюхи на него поставили. Со мной Дасти, как всегда, держался уважительно, но с вызовом. Я давно понял, что отношение это строится на следующем: я, конечно, выигрываю призы для их конюшни, но мне не следует забывать, что их лошади хороши благодаря трудам конюхов. Мы с Дасти работали вместе уже десять лет, и отношения наши держались на том, что мы не могли обойтись друг без друга; друзьями же мы никогда не были и не стремились к этому. Дасти сказал, что хозяин просил меня передать принцессе и другим владельцам его извинения. Я обещал, что передам.
В первой скачке я ехал на одной из лошадей Уайкема и не занял призовых мест, во второй скачке пришел третьим на лошади тренера из Ламборна. В третьей скачке участвовал Ледник, лошадь принцессы, и, когда я вышел в паддок, принцесса с Даниэль уже ждали меня там, розовые после ленча, с блестящими глазами.
– Уайкем просил извиниться за него... – сказал я.
– Бедняга! – Принцесса верила в его мигрени не больше меня, но считала нужным делать вид, что верит. – Ну что, выиграем, чтобы облегчить его страдания?
