Игнатьев отвел глаза от Машки и принялся разглядывать потолок.
— У меня есть одна просьба, — мягко проговорил Вольский. — Пожалуйста, прошу вас никому ничего не рассказывать об этой истории, и даже о теоретическом существовании Союза Девяти лучше нигде не впоминать. Это первое и главное. А второе вытекает из первого. Прошу вас не преследовать Иллариона никоим образом и не судить. Заранее буду очень благодарен.
Наступила полная тишина.
— А если я не могу не судить, — горячо произнесла Машка.
— Постарайся, Марья, — спокойно ответил Вольский.
Печкин прочистил горло.
— Допустим, я могу понять, что болтать об этом не стоит, но выходит, что наш проказник сухим выйдет из воды? Это несправедливо.
— Категория справедливости — категория идеальная, а не реальная. Тревожиться за «сухость» Игнатьева оснований нет никаких. Мало того, даже вредно тревожиться.
— Почему это вредно? — прищурился Илья.
— Потому что помыслы и желания ваши должны быть связаны с вами самими, с вашим будущим, а не с вашей местью. Такая жажда мести отразится исключительно на ваших судьбах, вот почему. Я внятно выразился?
— Ты предлагаешь отпустить Иллариона вот так, просто? Шутишь? — Машка не верила своим ушам. У нее невыносимо зачесались ладони и шея.
«Что же такое делается, люди добрые? Злодей пойман. Практически во всем признался. И отпустить его? В расцвете лет, благополучия! Так он нас потихоньку всех по очереди прикончит, находясь в состоянии абсолютно реальной категории!»
В это время Вольский продолжил речь, словно отвечая на ее мысли.
— Мы его отпустим на волю, только на определенных условиях, конечно. Так как я понимаю, что просто так вы его не отдадите. И благодаря установленным условиям ему, очевидно, выгодно будет ваше исключительное здоровье и полное процветание. Существует отличный вариант: под расписку, например, или под денежные обязательства. — Вольский улыбался. — Соглашайся, Анатолий Михайлович. Соглашайся, Илья.
Печкин потянулся к сигаретам.
Он не контролировал себя.
«Кой черт я его слушаю? Зачем? Категории справедливости! Бред. Союз Девяти, операторы! Мистические перемещения в пространстве!»
— Расписка будет чудесным образом гарантировать вам несокрушимое здоровье и полную безопасность от различных несчастных случаев. Иначе месье Игнатьев будет лишен наследства, например. Прекрасный вариант. Конечно, его можно доработать и включить дополнительные пункты относительно безопасности определенного круга лиц. Заверить расписку у местных и у французских нотариусов. Кроме того, у вас могут быть особые пожелания, претензии и способы наказания. Их тоже строго оговорить. Здесь открываются огромные перспективы и внушительное поле деятельности. — Вольский обернулся к плите и нацепил на вилку предпоследнюю котлету. — Прошу прощения, но никто не будет возражать, если я съем эту котлету? Я неприлично оголодал.
В голове у Машки тотчас вспыхнуло множество претензий. Самых разнообразных.
«Отправить Иллариона в дикую глушь, в степь, нет, лучше в тайгу, и поручить ему возвести там школу, больницу и создать местному населению райскую жизнь. Увеличить пенсию. Платить зарплату. Сделать доброе дело. Или, допустим, другое предложение. Пусть отработает самым что ни на есть последним санитаром в заштатной больнице несколько лет. Тоже чудесный вариант».
— Я не согласен, — возразил Печкин. — К чему такие сложности? Расписка, обязательства, претензии, наказания? Гораздо надежнее и проще сдать его в надлежащие руки. Срок ему светит приличный. И практически все останутся довольны.
— Ты думаешь, я получу большой срок? Это вряд ли, — нагло заявил Игнатьев. — У меня есть деньги, следовательно, будут отличные адвокаты. Гришка на меня не заявит. И я полагаю, что Маша с Олей тоже не заявят.
— Интересно, почему ты так в этом уверен? — спросил Илья.
— Во-первых, потому, что Гришка категорически не желает допустить даже малейшую вероятность суда. Он, естественно, проведет трогательную беседу и с Машей, и с Олей. Результат этой беседы легко прогнозируется. А тетушка Василиса и без всякой беседы против меня ни за что не пойдет и на меня не заявит.
А во-вторых, после того как на суде или следователю, или прокурору будет изложена основная канва происшествий, всех вас в обязательном порядке отправят на психиатрическую экспертизу к доктору по мозгам. Кроме того, доказательств у вас маловато и все хлипкие. Алиби у меня несокрушимое. И денег на лучших адвокатов хватит. — Он пошевелил пальцами и безмятежно уставился на Печкина.
Анатолий Михайлович откашлялся.
Серьезная мотивация, как правило, приводит к достижению цели.
Но отпустить Игнатьева просто так, за здорово живешь, на волю, в пампасы, к благополучию и процветанию совершенно невозможно.
Надо обдумать предложение Вольского.
Найти оптимальный вариант наказания и возмездия.
Сумеют ли правоохранительные органы отказаться от взяток Иллариона? Вряд ли. Сумма с пятью или шестью нулями любому человеку покажется соблазнительной. Это факт. Поддаться на просьбу Вольского и завершить дело распиской?
— Я устала и спать хочу, давайте расходиться, — заявила Машка и зевнула. — Утро вечера мудренее. Гриш, ты сумеешь до дома добраться?
— Я его провожу, — немедленно откликнулся Илья. — Подстрахую.
— За-ме-ча-тель-но, — по слогам пропела Машка. — Завтра соберемся у меня и решим все вопросы. А сейчас, правда, у меня сил больше нет.
Первым поднялся Вольский, расцеловал Марью и прошептал ей что-то на ухо. За ним с ревностью наблюдал Илья.
«Вот как одноклассник разошелся. Целует, да откровенно как! Великий оператор! Моя Манюня. Нечего к ней лапы свои распускать. И с Илларионом этим незачем валандаться! Накидать ему банок, да и сдать прокурору. Хрен он отмажется. Никакие адвокаты не помогут. Вот если Машка с Ольгой показаний не дадут, тогда, конечно, дело дрянь. Тогда адвокаты Игнатьеву придутся весьма кстати. Хреновое положение».
— Ну, Машенька, до завтра. Отдыхай. — Печкин повернулся к Иллариону. — Поднимайся, затейник. Посидел в гостях, пора и честь знать. Сейчас поедем ко мне в гости. Илюха, поехали.
— До завтра, Маня. Я позвоню, — нежно произнес Андреев, — не провожай.
Когда входная дверь с шумом захлопнулась, Марья обессиленно рухнула на кровать и заревела.
* * *
В морозном утреннем воздухе приглушенно мерцали редкие снежинки. Кто и почему определил ноябрь осенним месяцем? Ноябрь в Москве — это настоящая зима. Предчувствие Нового года, Рождества, предвкушение стойкого аромата мандаринов.
— Вот это да! — восторженно заорала Тонька. — День рождения скоро, да?
Она втянула Марию Андрееву в квартиру и обняла ее. Марья сняла куртку, отряхнула ее от снега и бросила на стул.
— Чайник ставь, добрая женщина, холодно, однако. Картошечка нынче не подгорела? Замечательно. Насколько мне известно, у тебя тоже день рождения скоро?
— Ага. Только восторга я не испытываю. Старею, наверное, — пробурчала Тонька. — Прекрасно выглядишь.
Машка всегда отличалась удивительной красотой. Но сейчас буквально сияла. В каждой черточке сквозили здоровье и счастье.
— Ну извини, я уж и забыла, сколько тебе стукнет. Сорок четыре?
— Маш, на такие ошибки некоторые впечатлительные дамы реагируют остро. Ты что, какие сорок четыре, сорок два мне стукнет. А выгляжу я, скорее всего, моложе. Ты поосторожней с прогнозами для подруг.
Подруги втиснулись в крохотную кухню Александровой.
— На соленое тебя не тянет? Не тошнит? — ехидно поинтересовалась Тонька.
— Не тошнит вообще. И на огурцы соленые не тянет. Я вот хожу и спрашиваю себя, что бы это значило. Здоровье богатырское? Ты что думаешь по этому поводу?
— Меня тоже не тошнило первые четыре месяца. Повезло в этом смысле. — Тонька значительно помолчала и спросила: — А планы какие?
— Планы грандиозные. На Новый год собираемся с Ильей в Эмираты. Погоды там в это время года замечательные, — гордо ответила Машка. — Воздух — тридцать пять. Тепло, солнце, воздух, бассейн. Тонька, прекращай булки трескать. От них только вред да прибавка в весе значительная. Куда ты вторую лупишь? — возмущалась Марья.
— Ну что у тебя за характер? Любишь ты людей воспитывать.
— Чем тебе мой характер не угодил, вздорное сокровище? — полюбопытствовала Машка.
— Я — вздорное? Да я что? Я — ничего, а вот Илюше, наверное, достается по первое число! Скажешь, не так?
— Мне можно. Я, между прочим, первый год замужем. Происходит притирка друг к другу. А это процесс непростой.
— А ребенка планируете?
— Поживем — увидим, но Андреев говорит: непременно надо планировать. Вот веселье-то будет!
— Маш, творог хочешь? У меня свежий творог, вся семья его обожает, кроме меня. Будешь?
