— Отлично! Да, паралич — то, что нужно, — закивала курица.
— Теперь то, что я хочу за свою работу, — рейнджер перешел к самой приятной части, а курица обреченно вздохнула. — Сначала ответь на вопрос: ты же вроде ее земляк, почему хочешь подставить?
— Нужен эффект неожиданности, — курица изобразила пожимание плечами. — А вообще это не твое дело, непись, просто назови цену.
Бишоп не смог сдержать широкой ухмылки и растекся в довольной гримасе:
— Пит.
— Что «Пит»?
— Ты здорово постаралась, курица, чтобы отвадить эту женщину от меня: рассказала мою историю, навалила обо мне разного дерьма, а теперь я хочу вернуть должок. Ты будешь заливаться соловьем, какой я верный и надёжный спутник, и вы просто не можете без меня обойтись.
Курица молчала. Посмотрела на рейнджера сначала одним глазом, потом другим. Наконец пробормотала басом:
— Зачем тебе это, непись?
Бишоп выдавил самую сальную улыбку, на которую был способен:
— Ты же вроде мужик, так? Пусть яйца у тебя куриные, но мозги-то человеческие. Подумай…
— Подумаю, — мрачно заявила птица и, отойдя подальше от рейнджера, принялась расхаживать и что-то неразборчиво бормотать.
Бишоп довольный собой поднялся и пересел поближе к палатке под подозрительные взгляды курицы; притянул свой мешок. Пока генерал решал, как поступить, рейнджер перебирал снятое с трупов добро: пара кинжалов, несколько луков, одна секира с наложенными чарами — за нее можно особенно хорошо выручить у торговца. А то что все в пятнах крови… Так это дополнительные гарантии, что старые владельцы не явятся с просьбой вернуть свои вещички. Рейнджер остался доволен уловом.
Он отложил мешок. Широко с подвываниями зевнул и бросил ленивый взгляд в сторону терзающейся в муках совести курицы. Отдать красивую женщину такому ублюдку, как Бишоп? Ему всегда удавалась роль озабоченного недоумка, что было особенно на руку, когда пришлось скрывать свой договор с проклятым даэдра. Не будь этой навязанной сделки, рейнджер уже в первую неделю согрел бы постель этой дове, забрал все ценное и смылся вместе с Карнвиром в сторону Фолкрита. Кстати, о «согреть постель»… Бишоп оглянулся на стучащую зубами Пит: женщина тряслась крупной дрожью от ночного Скайримского холода, клацала зубами, но под действием зелья не просыпалась. Не хватало еще, чтобы заболела… Тогда они на несколько дней застрянут здесь. Рейнджер свистнул волка и щелчком пальцев указал на палатку:
— Грей, — велел он.
Карнвир почесал за ухом, лениво поднялся, но все же послушался и улегся рядом с довой. Густая шерсть и теплый волчий бок вскоре свели на нет ее дрожь, и рейнджер, проверив напоследок обоих, тихо позвал курицу:
— Ну, что скажешь? Договорился со своей совестью?
Генерал медлил с ответом.
— Я согласен. Это необходимо для эксперимента, — наконец выдавил он. — Уговорю Анну Абрамовну взять тебя в качестве телохранителя, но имей ввиду… Я с тебя глаз не спущу.
— Отлично, — кивнул Бишоп, — можешь начинать прямо сейчас. Стой в карауле, смотри на меня, а заодно по сторонам, а я пока вздремну. Если увидишь что-то подозрительное — кудахтай так, как будто снес дюжину яиц…
Бишоп проигнорировал возмущенное бормотание и растянулся около костра. Он прислушался к окружающим звукам и, убедившись, что кроме ворчащей курицы посторонних нет, вскоре задремал своим обычным чутким сном.
***
Проснулась я от того, что было тепло. И даже жарко. Правда воняло нещадно, и, похоже, источник был где-то совсем рядом. Открыв глаза, обнаружила приоткрытую волчью пасть перед носом. Этот волк лежал, храпел и вонял мне прямо в лицо. Какая прелесть… Осторожно отодвинувшись, вспомнила про сломанные ребра и тут же ощупала бок.
— Не дави сильно, — в палатку заглянул рейнджер, — кости все еще сломаны, просто не чувствуются.
— Ясно.
Осторожно одевшись и застегнув броню, прислушалась к ощущениям: Бишоп прав — боли нет, но внутри словно что-то мешается, а если резко дернуться, то можно проткнуть легкое и даже не понять этого. Надо поберечься. Я неглубоко вздохнула и вылезла из палатки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Утро выдалось промозглым. Колючий Скайримский ветер трепал деревья и норовил забраться под броню и вгрызться до костей. Небо было затянуто плотной низкой пеленой, и солнца, судя по всему, сегодня мы точно не увидим. Я закинула в рот кусок подсохшего сыра; сходила по делам в кусты, в этот раз предусмотрительно вырвав лист бумаги из дневника, а когда вернулась, лагерь был уже убран. Кречет топтался у разбойничьей палатки и ждал, когда засуну его в мешок, а Бишоп с волком бродили неподалеку и к чему-то принюхивались. Почти одинаково. Я никак не могла разобраться: то ли волк чересчур человечный, то ли рейнджер слишком одичалый.
Взяв один ему знакомый след, Бишоп сообщил, что до Рифтена день бега, но со мной все два. Большого выбора у нас не было, поэтому мы поплелись на юг и весь день слушали ворчание рейнджера в мой адрес. «Шевели лапами… Куда пошла — там овраг… Ты топаешь как кабан… Не ной… Зачем тебе опять в кусты? Воду больше не получишь» — и все в том же духе. Вредный рейнджер даже не делал поблажек на мои сломанные ребра. Я ждала, что хотя бы Кречет вставит слово в мою защиту, но тот только молчал и злобно косился в сторону Бишопа. И так продолжалось весь день. И вечер. И следующее утро. Волк опять приходил ко мне греться на ночь, и, когда я уже привыкла к перманентному запаху псины, он поднялся с первым солнцем и исчез по своим волчьим делам. Бишоп велел не ждать его, а выдвигаться в путь, и спектакль одного рейнджера «Я — Д’Артаньян, а все — «Леголасы» начался по-новой.
К вечеру, когда бесконечная ходьба, холод и усталость окончательно меня доконали, как на грех закончилось действие обезболивающего зелья. Я не смогла больше сдерживать стоны и медленно брела в стиле «терминатора»: стараясь не шевелить корпусом и работать одними ногами. Бишоп собрался в очередной раз вставить ремарку о моей никчемности, но в этот раз я не сдержалась первая, пообещав плюнуть огнем и поджарить одну рейнджерскую задницу. Как ни странно, угроза сработала, и Бишоп заткнулся.
Когда солнце окончательно закатилось за горизонт, и даже последние отсветы уже исчезли в синеве сумерек, рейнджер вскинул по-волчьи нос и втянул воздух:
— Мы почти пришли. Чую запахи еды…
— Еда-а… — приободрилась я и даже ускорила шаг.
Кречет что-то бормотал себе под клюв, сидя в мешке на спине, рейнджер пёр в авангарде, а я не сводила глаз с темных городских стен, показавшихся вдалеке. Впереди меня ждал отдых, еда и кадушка теплой воды, и плевать сколько раз в ней мылись до меня. Куда только делась врожденная брезгливость?.. Ах, да, она исчезла от постоянного холода, грязи и той кучи металла, которую приходилось на себе постоянно таскать. Я уже несколько дней благоухала потом, псиной и железом — дайте хоть в чем-нибудь помыться…
— В Рифтене есть одно место под городом, — рейнджер сбросил скорость и пристроился сбоку, — там дешевый эль и ванна…
— Уж не про Буйную ли флягу говоришь? — хмыкнула я, — ползти по канализации до воровского притона — заманчивое предложение, но я пас. По крайней мере, пока не вылечу больные ребра.
— Насколько я помню из игры, там можно достать разные лечебные зелья у скупщика краденным, — раздалось со спины.
И Кречет туда же… Вот мужики — лишь бы до дешевой выпивки дорваться.
— Не-а, пока не отосплюсь трое суток и не сращу свои ребра, я из нормальной таверны не вылезу. Так что господа за дешевым элем можете идти без меня, а я в «Пчелу и жало».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мужики замолчали, убежденные моей правотой, и остаток пути мы брели в тишине. Когда, наконец, дорога закончилась и уперлась в городские ворота, два стражника попытались выцыганить у нас «таможенную пошлину». Зря это. Я, измученная долгим переходом и сломанными костями, не сдержалась и случайно наорала на них. По-простому, по-человечьи, но очень эмоционально. С сексуальными эвфемизмами и указанием направлений, куда им пойти. Парни, видимо, поняли, что с усталой женщиной лучше дел не иметь, откатились в сторону, и мы благополучно добрались до таверны. Ночной Рифтен мне не удалось как следует разглядеть, но деревянный дом «Пчелы и жала» встретил нас светом в узких окнах, запахами еды и голосами людей. И нелюдей, если уж на то пошло. Хозяйкой таверны оказалась зеленая чешуйчатая аргонианка — я впервые в живую увидела ящеро-женщину и потому бесстыдно пялилась на нее всю дорогу, пока сбоку не раздалось деликатное покашливание.
